Подготовила Елена Овсянникова  

 

ЧЕРДАК 

Татьяна Шипошина

   Да, сынок. Конечно, расскажу.

   Я очень рад, что могу рассказать тебе эту историю. Мне было тогда столько же лет, сколько тебе. Ну, может, не десять, а одиннадцать. 

   Ты же знаешь, что твой дедушка, а мой папа – был военным. Как раз в то время, когда мне исполнилось одиннадцать, моего папу перевели служить в другую страну.

  Мы стали жить на западе Польши, в небольшом городке, в той части страны, которая когда-то была немецкой. Там я учился в школе.

  Я  тебе никогда про школу не рассказывал.  Почему?

  Наверное, я думал, что ты ещё мал…

  Извини, извини! Слушай.

     

    Школа располагалась в старом здании немецкой постройки. Это была школа для «советских», для детей военнослужащих.

    Мы ведь выросли среди современных пятиэтажек, поэтому  школа казалась нам заброшенным старинным замком. Фигурно  выложенные темно красные кирпичи фасада, широкие стены, окна, напоминающие бойницы, мраморные лестницы…

   Здание завершалось остроконечной крышей, оббитой железными листами, и маленькой башенкой с флагштоком. Это ещё больше усиливало сходство с замком. 

   Правда, никаких знамён с геральдическими гербами над замком не развивалось. Но их можно было себе представить…

    Как только я переступил порог школы, я прямо загорелся, так мне захотелось  её обследовать! 

 

  Да, конечно, характер. Мне кажется, у тебя такой же! Иначе почему ты всегда в разные истории влипаешь? Ладно, ладно…

   Сначала я просто глазел по сторонам, трогал стены, заглядывал в старинные шкафы, которые сохранились в некоторых классах.   Потом я попытался спуститься в подвал, и, конечно, спустился. С черного хода, по лестнице вниз.

   Подвал был широким и сухим. Длинный, с поворотами, ответвлениями и редкими, тусклыми лампочками. В обе стороны от подвального коридора располагались двери с навесными железными замками. Только одна дверь была открыта. За ней хранились тряпки, вёдра и другой уборочный инвентарь.

   Больше ни за одну дверь мне проникнуть не удалось, но уж нафантазировал я себе с три короба! Начиная  от застенков гестапо и заканчивая подвалами Синей Бороды, где до сих пор томятся красавицы, которых необходимо срочно спасти. 

   К тому времени я уже со всеми в классе перезнакомился и даже подружился с двумя ребятами: со Стасом и с Лёшкой. Их отцы также были военными, как и мой.

    Со Стасом мы бродили по подвалу. Лёха побаивался. Но когда мы нашли дверь на чердак…

     Да… Мы всё-таки нашли её, эту дверь. Вернее, широкий люк. Мы даже попробовали приоткрыть люк. Люк открывался!

     В тот день, после уроков, мы  решили остаться и обследовать чердак.

     Мы с Лёхой и Стасом сделали вид, что выходим из школы вместе со всеми. Потом вернулись и двинулись наверх, в боковой коридор. С самой верхней площадки к люку вела узкая лесенка.

   Я лез первым. Толкнул толстую, железную дверцу люка… Как сердце колотилось!

   Даже сейчас захватывает дух…

   Не знаю, сколько лет на этот чердак не ступала нога человека. Сквозь чердачное окно пробивался луч солнца, освещая  кипы старых бумаг, старую, даже старинную, мебель, какие-то шкафы, сейфы и сундуки.

   Тихо и осторожно мы ступили на чердак.

 

   Есть такие сказки, в которых дети попадают на чердаки замков. Там с этими детьми происходят разные чудеса.

    Ты, сынок, можешь гордиться своим отцом. Твой отец был на таком чердаке. Конечно, тебе тоже охота! Мне самому охота… Много бы я дал, чтобы сейчас оказаться снова на этом чердаке…

    Некоторые сваленные в стопки документы были написаны по-немецки. Может, здесь находилась раньше немецкая школа. Может, и не школа. Может, это было немецкое географическое общество, и в непонятных документах хранились описания потерянных географических открытий.  Может быть, в этих бумагах хранились секретные архивы, или даже карты сокровищ,  не говоря уже об архивах третьего рейха, или документах по разработке секретного оружия.

   Но мы же учили в школе английский! Ни один из нас не знал по-немецки больше, чем «Хенде хох!». Да и по-английски… чего уж там…

   Порывшись в бумагах и ничего в них не поняв, мы попытались открыть чердачное окно. Нам это удалось.

   Свежий воздух ворвался в застоявшуюся атмосферу чердака.

   Сверху открылся вид на польский городок. Городок таял в лучах  предзакатного солнца. Остроконечные крыши, ровные, небольшие светлые домики, построенные совершенно иначе, чем у нас, на Родине. Речка, мостик через речку. Возвышающийся над всем этим, и стремящийся в небо костёл, совсем не похожий на церкви моего родного города.

   Таким таинственно манящим был этот вид! Таким светлым, таким родным, и, одновременно, таким чужим и недоступным…

   Нам было по двенадцать лет.

  Я  помню, что там, на чердаке, я впервые ощутил, что нахожусь в чужой стране. Я оказался в другом мире, не похожем на свой, привычный мир. Я подглядел в чужой мир, забравшись на чердак и распахнув чердачное окно.

    Я почувствовал уважение к этому миру и к этой стране.

    И вдруг к моему горлу подкатил комок.

    Не знаю, почему, но мне до боли стало жалко этот мир… а потом  и все другие миры, которых я не видел, и о которых не знаю. Жалко потому, что люди не только строят разные миры, но и готовы эти же миры разрушать. Особенно, если  миры других людей не похожи на их собственные.

  Люди могут устроить в подвалах старинных замков  тюрьмы и застенки гестапо.

  Наши миры такие  хрупкие! Достаточно пары бомб, чтобы не стало ни мостика, ни домиков, ни костёла…

   Сердце моё сжалось. Стас и Лёха свистели, разгоняя сидящих на крыше голубей, а я не мог ни свистеть, ни кричать.

   Я хотел обнять этот чужой мир и защитить его… не знаю, как…

   

   Вот, собственно, и всё. Мы лазили на чердак ещё несколько раз. Потом нас засёк сторож и нам здорово попало. Люк на чердак закрыли на замок. А в конце года папу перевели в другой город, где школа находилась в типовом, современном трехэтажном здании. Крыша новой школы была плоской, без всяких намёков на тайны.

    Зато на новом месте рядом с военным городком находился полигон! Но это совсем другая история.  Потом, потом…

 

   

ТАЛАНТЫ

Юрий Пусов

По случаю окончания учебного года мы решили устроить конкурс талантов. Маша сказала, что будет танцевать восточный танец. Коля заявил, что покажет фокусы. Вася с Лерой обещали клоунский дуэт. Каждый придумал что-то интересное, только мы с Ваней не знали, что делать. Может быть, и есть у нас талант, но скрытый. Ваня никогда на кружки даже не ходил. А я ходил сразу на всё и так ничему и не научился.

После уроков все побежали по домам, готовиться. А мы с Ваней сели на скамейку возле школы и стали думать.

– Ты что лучше всех умеешь делать? – спросил я.

– Списывать, – мрачно ответил Ваня. – А ты?

– А я могу в глаз дать, – сказал я не менее мрачно.

– Мы что, хуже других?

Я огляделся и увидел бородатого мужика в потертой кожанке, помятой кепке с большой сумкой через плечо. Он шагал в нашу сторону и что-то бубнил в старенький мобильник. Я толкнул Ваню и указал на него.

Тем временем странный мужик подошел ближе, и мы услышали:

– Бу-бу-бу-бу... Я щас всё разнесу!

С этими словами он сунул руку с мобильником в карман, а вторую руку в другой карман. Толкнул плечом дверь так, что она распахнулась и стукнулась о стену, и вошел в школу.

Мы с Мишкой посмотрели друг на друга и вскочили со скамейки.

– Террорист!

Мы вбежали в школу и увидели, что дядька уже дошел до лестницы и начал подниматься.

– Найди охранника, – шепнул я Мишке и кинулся следом за бандитом. На втором этаже у нас учительская и кабинет директора. Нельзя, чтобы он там всё взорвал!

Когда я подбежал к лестнице, мужик уже почти ее прошел.

– Стойте! – закричал я и рванулся следом. Не думал, что сработает. Но он остановился и обернулся. Тут я подскочил и врезал ему… ну… куда достал. Мужик согнулся.

– Ага! – закричал я и стал лупить его по драной кепке. – Террорист несчастный! Будешь знать, как взрывать нашу школу!

Тут Мишка с тетей Зиной-охранником подоспели и помогли скрутить злодея.

– Мы слышали! – приговаривал Мишка, – Он обещал всё разнести!

В кабинет директора мы вошли все вместе. Впереди тетя Зина вела бандита, а следом – мы с Мишкой.

– Что происходит? – Людмила Валериевна сняла очки и встала из-за стола.

- Мы террориста поймали! – сказал Мишка.

– У него в сумке бомба!

– Вот, – добавила тетя Зина и подтолкнула задержанного к Людмиле Валериевне.

– Кто вы такой?! Что случилось?! Отвечайте! – гаркнула наша директриса. Когда надо у нее такой голос, что даже хулиганы из десятого бэ дрожат и раскаиваются. И террорист сразу сдался:

– Вам три письма и бандероль, – сказал он. – В сумке. Можно я достану?

– Я сама, – буркнула тетя Зина, отвернулась, заслонив нас собой, и осторожно приоткрыла сумку.

– Что там?

– Письма и сверток. Наверное, взрывоопасный.

– Бандероль, – повторил задержанный. – Что внутри не знаю. Я почтальон.

– Неправда! – возмутился я. – Мы знаем нашего почтальона! Это женщина, а не ты!

– Это моя жена, – сказал террорист и виновато развел руками, – она заболела, и я согласился вместо нее разнести почту. Вообще-то я электрик.

– Как хорошо, что вы зашли! – обрадовалась Людмила Валериевна уже обычным голосом. – У нас как раз три розетки сломались и два выключателя!

Мы с Мишкой переглянулись. Я кивнул на дверь. Мы осторожно начали отступать, но вдруг уперлись в тетю Зину. Она кашлянула. Директриса и электрик обернулись к нам.

– Мы пойдем, да? – тихонько спросил Мишка.

– Извините, обознались, – еще тише добавил я.

Повисла тишина. А потом электрик сказал Людмиле Валериевне:

– Хорошие у вас ученики. Внимательные.

Посмотрел на тетю Зину и добавил:

– Помощники ваши.

Людмила Валериевна на нас посмотрела и сказала:

– Идите, мальчики. Инцидент исчерпан.

Тетя Зина посторонилась, мы рванули к выходу. На улице я догнал Мишку и сказал:

– Мне кажется, я знаю, какой у нас талант.

– Ты хочешь тетей Зиной работать? – удивился Мишка.

– Мысли шире! Мы будем ловить шпионов и террористов! Идем готовиться к конкурсу.

 

ВСЁ БУДЕТ ХОРОШО

Юрий Пусов

Сегодня наш огород бомбили. Мы видели с холма, как на грядках с картошкой, морковкой и луком расцветали огненные цветы взрывов. Это было даже красиво, но страшно. Алёнка вообще уткнулась лицом в одуванчики и накрыла голову руками. А я смотрел.
Я не знаю, почему самолеты сбросили бомбы на наш огород. Может, координаты спутали или бомбы лишние остались. Не могли же они посчитать подозрительным милашку Джека?
Когда пыль улеглась, он так же и остался стоять посреди разоренного огорода. А вокруг него, гордо надув животы, лежали его подопечные: большие оранжевые тыквы.
Я толкнул Алёнку в бок:
– Всё. Улетели.
Сестренка подняла голову и посмотрела на меня на удивление сухими глазами. Потом перевела взгляд на то, что осталось от нашего огорода и из глаз её потекли слёзы.
– Ой, – сказала она. – Мы так старались… А что же мы теперь есть будем?
Её нос сморщился и я понял, что нужно принимать меры. Хватит нам и одного бедствия. Не нужен нам еще и потоп из слёз.
– Беги домой, зови маму, – скомандовал я, – и тащи мешки. Соберем то, что уцелело. Картошку теперь и выкапывать не придётся.
От удивления Алёнка шмыгнула носом, затем кивнула и убежала исполнять. А я спустился к Джеку.
Папа сделал его до того, как уйти на фронт. Набил соломой свои старые штаны и рубашку. Голову из старой наволочки соорудил. Шляпу соломенную надел, чтобы солнцем не напекло. А я улыбку Джеку нарисовал. Кривую, но озорную. Как раз из-за этой улыбки его милашкой и прозвали.
«Ну вот, теперь он за вами присмотрит, пока меня не будет», – улыбнулся папа. Он часто улыбался. Особенно после того, как повестку получил. Он хотел, чтобы мы не волновались. Алёнка вот не волнуется. Только каждое утро, открыв глаза, спрашивает: «Папа не приехал?»
Вблизи стало видно, что каждой тыкве досталось по осколку. А королеву Анастасию поразило сразу в нескольких местах, и она треснула пополам. Не удивительно. Она рисковала больше всех, потому что самая большая. Мы хотели отвезти ее на ярмарку, а теперь придется съесть. Я ещё раз оглядел нашу маленькую армию, как в шутку прозвала мама бахчу с тыквами. Почти все ранены, но смертельно только королева. Я поднял глаза на Джека и закусил губу.
Перед тем, как сесть в военный грузовик, который повёз его на фронт, папа сказал, улыбаясь: «Не волнуйтесь. Со мной ничего не случится. Пока с вами Джек, вам не о чем беспокоиться».
Когда машина с папой уехала, Алёнка посмотрела на нас с мамой и уверенно сказала: «Слышали? Пока с Джеком всё нормально, о папе нечего беспокоиться».
А сейчас я смотрел на Джека и видел небо и лес сквозь большую дыру у него в груди.
– Коля! – послышался звонкий голосок Алёнки с холма. – Мы уже идём! Как там Джек?
Следом за сестренкой спешила мама. Я представил, что сейчас будет, когда Алёнка увидит, что стало с милашкой.  «С папой всё будет нормально, пока с Джеком всё хорошо». Мысли заметались в голове. Что делать? Крикнуть, чтобы не подходили? Побежать самому и увести Алёнку, пока мама не починит пугало? А как объяснить? Как не испугать? Ну это же просто!
Уловив спасительную мысль, я принялся расстегивать жилет. Пальцы дрожали и не слушались.
Когда Алёнка наконец добежала, я как раз застегнул последнюю пуговицу и погладил Джека по животу.
– Ну вот, – сказал я и даже улыбнулся, – теперь у Джека обновка. Он не испугался, сохранил для нас тыквы.
– Заслужил, – кивнула Алёнка и обняла Джека за ноги. – Он герой! Совсем как наш папа! Скоро война кончится, и он вернется. Правда?
– Правда, – опять улыбнулся я и потрепал сестрёнку по макушке.
И мы пошли искать картошку. И морковку. И то, что от них осталось. Надо же что-то есть. А то, что «Пока с Джеком всё в порядке, с папой тоже всё хорошо» – это неправда. Это Алёнка так придумала. Просто всё будет хорошо.

 

Анна Харланова

Магарыч

Всем известно, что Наташин папа – доктор. Если ей случалось забрести на незнакомую улицу, бабульки, сидящие на лавочках возле своих домов, любопытствовали:

– Ты чьих же будешь? И Наташа гордо отвечала: – Я – дочь хирурга. Бабульки с уважением кивали головами в белых платочках. Все знали, что с хирургом их району повезло, настоящий кудесник: и чирий удалит, и аппендицит вырежет, и голову пришьет, – бывали и такие невероятные случаи в их селе. Наташа привыкла жить с чувством гордости за своего отца. И не было ни одного человека в Добром, который не знал бы доктора по имени-отчеству. И всем известно, что люди хороших докторов любят благодарить. Называется это «магарыч». Наташе слово казалось смешным. Похоже на чье-то отчество, как Михалыч, и еще на слово «маргарин» похоже.

В качестве магарыча обычно приносили разные продукты, кто банку свойского молока, кто десяток яиц, а однажды подарили живого гуся, папа из вежливости его взял, но домой пришел хмурый. Наташина мама долго уговаривала мужа обезглавить птицу. И топор приготовила, и огромный пень во дворе. Но отец ни в какую не соглашался.

 – Ты же хирург! – упрекала его мама. – Каждый день кровь видишь. Ну чего тебе стоит, стукни разок топором – и всё. А дальше уж я сама, ощиплю-ошпарю-лапшу сварю.

 – Нет, – говорил папа. – Ни за что я этого делать не буду. Даже не проси, женщина! – И хмурился, и курил свой вонючий «Беломор».

 – Да почему же?! – не унималась мама. – Из упрямства что ли? Папа пыхал папиросой, и смотрел в дальнюю даль, и молчал. А потом сказал:

 – Я людей спасаю. А ты просишь убить. И ушел в дом. А мама взяла в одну руку топор, гуся зажала ногами, а свободной рукой вытянула гусиную шею насколько смогла.

 – Да что ж это за шея такая змеиная! – возмущалась мама. – Подарили же чудовище, поди, справься с ним. А дальше она Наташу прогнала в дом, мол, нечего детям тут дожидаться. Вот перья ощипывать приходи, а пока брысь. Наташа ушла в комнату, где на диване лежал хмурый отец и смотрел в газету. На стене тикали ходики, оставалось пять минут до вылета кукушки. В окно, завешенное кружевным тюлем, светило летнее солнце, отпечатывая на полу узорчатые тени, которые шевелились от легкого сквозняка. Наташе было не жалко гуся, которого вот сейчас должны были зарубить. Наташа росла в деревне, а потому относилась к домашней птице, как к живой еде. А вот отца девочке стало жалко.

– Папочка, не грусти, – сказала она, уткнувшись носом в папино плечо, от которого пахло больницей и сигаретами. – Скажи своим больным, пусть приносят дохлых птиц, и лучше с короткими шеями. Тут папа внезапно рассмеялся, вскочил с дивана, подхватил Наташу на руки и поднял высоко к потолку:

– Что бы я без тебя делал, стоумовая ты моя! – и поцеловал в щеку, и поставил на пол. – Вот держи, совсем забыл с этим гусем... Лечится у меня один приезжий южанин, какие-то фисташки принес, вроде орехи.  И тут Наташа заметила возле дивана внушительный такой мешочек, от которого пахло незнакомым волшебным запахом.

 – Фи…сташки? – уточнила она.

 – Фисташки для Наташки, – подмигнул папа и тут же развязал мешок и достал горсть светлых орешков, не похожих ни на грецкие, ни на лесные, разгрыз один и показал Наташе зеленую сердцевину.

– Хм, – сказал. – Пахнет ёлкой. На, понюхай!

– Точно, похоже, – согласилась Наташа. – Может, это не фисташки никакие, а ёлочные семена? Но папа ее версию сходу отмел, сообщив, что семена у елки маленькие, невкусные и находятся в шишках. Они бы еще побеседовали на эту тему, но пришла мама, утомленная гусиной казнью. – Фууух, – сказала она, плюхаясь на табуретку. – Это не гусь, это чудовище какое-то! И как люди их держат, не понимаю. Насколько удобнее куры: и яйца несут, и рубить их несложно. А тут одна шея чего стоит! Это какие же надо иметь руки, чтобы вытянуть эту шею!..

 - Ну, так ты справилась? – перебил ее папа. Мама сверкнула взглядом и расправила плечи:

- Я. Справилась. Она явно хотела добавить «в отличие от некоторых», но промолчала. - А чего это у вас такое? – заметила она мешочек с фисташками. – Вкусное?

 Папа мигом ей объяснил, что к чему. И через минуту они сидели втроем на диване и грызли фисташки. А когда у всех заболели языки, пошли ощипывать гуся. Все бы ничего. На этом историю можно было бы и закончить. Но мешок-то с орехами еще полон! Так что терпение. Весь следующий день Наташа со своей лучшей подругой Зинкой сидели на диване, грызли фисташки, бросая скорлупки прямо за диван, и не оставили этого занятия, пока мешочек не опустел. Уфф. Ну вот и все? Если бы! Если бы на утро Наташа с Зинкой не покрылись красными зудящими пятнами. Так они узнали новое слово «аллергия» и на всю жизнь запомнили фразу «все хорошо в меру». Теперь конец.