В краю белых мхов и летающих рыб

Мы все с детства знаем, что в русском языке слов на букву «Ы» не существует. В русском нет, зато в коми-языке есть. Например, название деревни Ыб, где у прекрасной детской писательницы Елены Габовой дом. В переводе с коми Ыб означает «возвышенность». И правда, дом у Лены на горке, и виды с террасы дома – на бескрайний северный лес, на реку Сысола – головокружительный. А на террасе дома, на стене – стая удивительных сказочных то ли рыб, то ли птиц, которые плывут-летят куда-то далеко-далеко, в страну грёз и фантазий.

Мне удалось увидеть это своими глазами: и сказочных полурыб-полуптиц, и белые мхи, которыми славится Коми, и высоченные корабельные сосны, и россыпи брусники с черникой. Правда, за мхами и брусникой-черникой пришлось ехать ещё дальше – от Сыктывкара 7 часов на поезде в Удорский район. А потом около часа на внедорожнике по тряской бетонке-грунтовке-лежнёвке до села Сёльыб (в его названии тоже есть «ыб», и, значит, село тоже на возвышенности, как вы уже догадались). Впрочем, обо всём по порядку.

Писательницу Елену Габову знают практически все – и взрослые, и дети. И не только в родной Республике Коми, где она уже давно стала национальным достоянием. Елена Васильевна – член Союза писателей России, выпускница сценарного факультета ВГИКа, автор более сорока книг для детей и подростков, лауреат множества престижных литературных премий. Её рассказы и повести переводились на английский, немецкий, норвежский, японский языки. По ее инициативе и непосредственном участии создан и уже много лет издаётся литературный альманах Республики Коми «Белый бор».

Пожалуй, именно с приглашения поучаствовать в этом альманахе и началось моё с Еленой Габовой близкое знакомство. В прошлом году в «Белом бору» вышел мой рассказ «Возвращение Жорика».

– А ты знаешь, почему бор белый? – спросила меня Лена. – Из-за белых мхов, ковром устилающих землю у подножия деревьев. Весь лес стоит белый-белый, как в снегу. Приезжай, увидишь сама.

И я поехала.

Надо сказать, это получилось удивительное Путешествие. Из Сыктывкара – родного города Елены Габовой – мы отправились в деревню Сёльыб, где провели три незабываемых дня в доме удивительной художницы Оксаны Баклановой. Оксана показывала нам лес, собирала с нами ягоды и грибы, угощала рыбниками, морошкой и дичью – охотничьими трофеями её мужа. А ещё учила нас азам мезенской росписи, а мы с удовольствием у неё учились.

В Сёльыбе для нас провели целую экскурсию. В этом году деревне исполнилось 305 лет. Когда-то здесь кипела жизнь – сеяли рожь, рожали детей, проводили церковные службы, красные воевали с белыми... В новые времена привозили кино, работал клуб, до недавних пор был свой фольклорный коллектив. А сейчас вся деревня – 65 человек. Самым молодым за 60. Умирает деревня... Многие дома стоят заброшенные, полуразрушенные. И при этом – сами обновили, покрасили храм (деревянный, построенный 160 лет назад). Оксана по субботам сама читает акафист. Священник приезжает иногда, проводит службы, но очень редко. Открыли этнографический музей – собрали по домам у бабушек и дедушек берестяные туеса, самотканые сарафаны, самодельные кожаные башмаки, побитые деревянными гвоздями. И не смотря ни на что работает библиотека.

В этой библиотеке мы с Еленой Васильевной встретились с читателями – удивительно добрыми и гостеприимными местными жительницами. Надо сказать, что на протяжении всего нашего путешествия мы совмещали приятное с полезным. То есть отдыхали – выступали. Выступали – отдыхали. В библиотеках Усогорска и Кослана общались с детьми, в сыктывкарской Маршаковке – с библиотекарями. И везде нам дарили цветы, кормили домашними пирогами, приносили клюкву, грибы собственного засола, дарили подарки. Ну а мы со своей стороны дарили себя и свои книги.

Главный подарок, который я увозила из Коми – это незабываемые впечатления об этом потрясающем воображение крае бескрайних и щедрых лесов, чистых рек, белых мхов, мягкой и ненавязчивой северной красоты, национального колорита и, главное, удивительно добрых, талантливых и открытых людей. И ещё – об этих полурыбах-полуптицах, которые летят-плывут на террасе Лениного дома в Ыбе. То ли птицы устремились ввысь, то ли рыбы занырнули вглубь.

Лена обычно спрашивает у гостей: «Кого ты тут видишь?». Лично для меня это глубоководные рыбы с плавниками. Но и стаю птиц здесь разглядеть при желании можно. А на самом деле это остовы веток (никогда в жизни не догадалась бы, если бы Лена не подвела меня к огромному старому срубу дерева и не показала). Они прорастают внутрь дерева своими как бы рёбрами-костями. Постепенно середина ствола выгнивает, а кости веток остаются (и чуть-чуть мяса-древесины вокруг них).

И получаются такие рыбы-птицы, о которых поэт Андрей Расторгуев написал стихотворение и посвятил его Елене Габовой и её мужу Петру Столповскому.

«Ыб»

На стенке дома в селенье Ыб –
лёгкая стайка летучих рыб,
как на волне или полотне.
Клёв невелик при большой луне,
где бы и взяться плоти плотвиц.
А, может статься, то стая птиц…

Дерево изнемогло во мгле –
в чёрном тепле на сырой земле,
но, как на будущее крючки,
неистребимы его сучки –
жизни добавка, души припёк
за прорастание поперёк.

Из потревоженной целины
не взращены, но возвращены,
это они на пытливый взгляд
против теченья плывут-летят,
крыльями связывая следы
неба, земли и большой воды.

Не на приманку и не в узде –
только на тонком стальном гвозде
держатся, чтобы не унесло
полой рекой поутру село
в купах черёмух и древних ив
и его имя чуднoе – Ыб.

И напоследок – фрагмент интервью, которое у Елены Габовой взяла журналист Елена Константинова (оно вышло в «Независимой газете» в августе этого года).

– Елена Васильевна, правда ли, что разговор с маленькими читателями вы начинаете с вопроса: «Какое бывает солнце?»

– Да, только – солнышко. Обычно отвечают: «Желтое-красное-теплое-горячее…» Какой-то умница догадывается: «Доброе». Не дождавшись того, что хотела бы услышать, спрашиваю: «А бывает грустное солнышко?» Отвечают: «Когда сквозь облака», «Когда зима»… И всегда находится ребенок, чаще всего мальчик, который говорит: «Грустное солнышко, когда мне грустно». Вручаю ему кораблик из скорлупки грецкого ореха с красным парусом. В ходе беседы и остальные соглашаются, что солнышко становится грустным, когда поссорился с другом, на тебя накричали…

– А правда ли, что не так давно на фестивале «Истории из глубинки» в селе Помоздино, в Доме-музее Тима Веня (Тимофея Чисталёва), вас ожидала неожиданная встреча, а его сотрудников – незапланированное открытие?

– Правда, встреча с моим родным дедом в день его рождения! Мне показывают фотографию: «Тима Вень, рядом с ним – неизвестный...» «Да какой же это неизвестный! Это мой дед, Николай Попов, пусть не классик, но основоположник коми-литературы».

– Что же музейщики сами не догадались?

– Да музейщиков-то там и нет! Музей Тима Веня в доме, где он жил, организовали его дети. Дед помнится мне худым, сгорбленным, уже старым. Насупленные брови, из-за которых он всегда казался хмурым… Когда мы собирались большой семьей в кухне за вечерним чаем, он сидел с краю, поджав под себя одну ногу, и шумно пил чай из блюдца. Чай подливала бабушка из ведерного самовара, стоявшего, как рыцарь в парадных доспехах, в центре стола. Дед колол сахар щипцами, бросал его не в чашку, а в рот. Выпив чашек пять или шесть, переворачивал ее на блюдце вверх дном, утирал пот со лба и возвращался в свой кабинет.

Утром через весь город я шла, поскольку место в детском саду уступила младшей сестренке, к дедушке и бабушке. Их большой бревенчатый дом стоял в Париже. Мне было пять годочков, но в глухой провинции не боялись отпускать детей на дальние расстояния. А столь громкое название местечка в Усть-Сысольске, как раньше назывался Сыктывкар, неспроста: после Отечественной войны 1812 года туда прибыли ровно 100 пленных французов-солдатиков – в построенный для них добротный барак. И зажили неплохо: обучали зырянок французскому языку, своим танцам. Встречал меня наглый петух. Слетев с победным клекотом с заборного столба на голову, больно клевал в макушку.

В раннем детстве я могла подойти к деду с любой просьбой. Как-то зимой принесла картонные кубики с буквами. Хотелось, хотя букв не знала, выложить слово «мама» – через весь большой дом бегала к нему за подсказкой. За день запомнила алфавит. Научив чтению, дед как бы передал мне эстафету в писательском пути. Сам он заявил о себе в 1920-е. В Усть-Сысольске еще до революции существовал Народный дом – что-то вроде Дома культуры. Здесь разыгрывались спектакли – но русского языка местный народ не понимал, а на коми пьес не было. За переводы пьес взялись мой дед и Виктор Савин. Начали с русской классики, потом сами пристрастились сочинять. Псевдонимы тогда в моде: Демьян Бедный, Артем Веселый. Дед себе тоже придумал – Жугыль, что на коми означает «Печальный». Эх, как будто судьбу нагадал!.. В 1937-м к дому подъехал воронок, и его забрали на восемь лет как коми националиста и вредителя неизвестно чего. В 1950-м, уже освободившегося, снова арестовали и отправили на вечную ссылку в Сибирь. За что ломали верного члена партии большевиков – до сих пор не знает никто. 58-я статья. Вместе с другими бедолагами добывал тяжелую нефть – есть такая, особенно ценная, которая не хлещет фонтаном, а фильтруется из породы. О том, как тяжело приходилось тогда его семье – жене и четырем дочерям, среди которых моя мама, все вокруг знали. В школе девочек унижали: одноклассницам выдают новые тетради, им – «пишите на газетах», в чернильницы недоливали чернил, вместо подарков – злые ухмылки. Мамина сестра пыталась повеситься на чердаке из-за того, что ее отказались принять в комсомол, еле спасли… О репрессиях, как и о мытарствах отверженных обществом девочек, я узнала только в 13 лет: говорить об этом было не принято даже с близкими. Узнала и о том, что мой дед – писатель. «Где книжки?» – «Их мало. 11 лет сидел в лагерях, рукописи уничтожили». – «Почему мне не рассказывали?» – «Что такого необычного? Он на коми пишет, не сможешь прочесть. И вообще он пьесы писал, их ставили в театре». По воспоминаниям бабушки и мамы – моя повесть «Папа не враг».

– Склонность к сочинительству у вас со школьных лет. Рассказ «Старый Олеш», который неоднократно перепечатывался, написан на каникулах между девятым и десятым классами. Годом раньше дебютировали со стихами «Ветер» в журнале «Пионер». Вместе с тем никогда не показывали свои вещи дедушке. Боялись его реакции?

– Его самого. И страх появился именно после того, как узнала, что он – писатель. Общаться с живым писателем страшно. Скорее всего страх появился даже по нескольким причинам. Во-первых, потому что я девочка. У Жугыля одна за другой родились четыре дочери. И только потом – сын, о котором мечтал. Очень его любил, баловал. Потом в мир явились внучки. И я чувствовала себя виноватой в том, что рождались не мальчики. Чудовищная патологическая мнительность, как у многих подростков. Завидовала брату, который на девять лет младше меня и тоже часто гостил в парижском доме. Обычная картина: на столе перед ним, шестилеткой, пачка бумаги. Он в творческих муках. Дальше нарисованной карандашом обложки дело не шло, но значит, о книгах-то они с дедом говорили! А у меня репортажи в газетах печатались, мой рассказ в республиканской газете признан лучшим за год, и все равно робела к нему подойти, хотя ой как хотелось! Во-вторых, я была классическим подростком – грубым, сомневающимся, ершистым, с ворохом проблем. Наверное, поэтому понимаю и хороших, и вредных. А плохих не бывает. Когда – забегаю вперед – устраивалась воспитателем в гимназию искусств, напарница поведала об одной девочке: такая-сякая, все грехи перечислила, а я в первый же свой рабочий день заявила: «Ленка, какая ты хорошая!» И она была хорошая. Всегда. В общем, я опасалась: подойду к деду со своим рассказом, а он: «Ты матери грубишь! Не хочу с тобой разговаривать!» В-третьих, всегда трудно сделать первый шаг. Но оказывается, дедушка за мной наблюдал. Вырежет публикацию из газеты и спрячет в отдельную папку с надписью: «Лена Габова». Об этом узнала, когда уже умер…

– Подвержены ли вы отзывам?

– Даже очень. Но исправлять то, что просят, не тороплюсь. Если редактор предлагает лучший вариант фразы – соглашусь с благодарностью! Но критику не люблю. У меня есть книжка «Гришуня на планете лохматиков». Это добрая, безобидная фантастическая повесть про то, как земной мальчишка попал на планету безмятежности и лени, где все здорово устроено: учиться не надо, ешь только яблоки, лови рыбу в озере, путешествуй... Весь смак в том, что разгильдяй и двоечник Гришуня, поняв, что ничего не делать скучно, сам стал учителем, открыв у лохматиков школу. По словам библиотекарей, дети читали ее раз по двадцать – она смешная, веселая. Однако в издательстве «Детская литература» «Гришуню...» так раскритиковал весьма известный писатель, что о публикации в Москве можно забыть! Между тем повесть перевели на японский язык и издали в Токио отдельной книгой, не раз переиздавали у нас в Коми. Мне рассказывали, что после этой повести у детей появлялось желание читать… Греет и то, что по рассказу «Не пускайте Рыжую на озеро» российские ученики пишут сочинения на ОГЭ, его читают на конкурсе «Живая классика». Исключение – книга «Отпусти меня». Сколько за нее шишек! Правда, в тот год умер мой сын, и все отрицательные рецензии были, что говорится, до фонаря.

– Повесть «Школьные годы недетские», по вашим словам, целиком автобиографична. Тем не менее вы запутываете следы, перенося действие из конца 1960-х в конец 1970-х. С тем чтобы…

– …показать, что душа подростка не изменилась. Она всегда ждет понимания и тепла. Добавь антуража наших дней: айфоны, компьютеры, поездки за границу, иномарки – и любой сюжет из старины будет современным.

– Несколько цитат из той повести: «…я расту, как лопух. Дома на меня совсем не обращают внимания»; «хотелось, чтобы у нас не было папы»; «Смешно сказать, у меня нет других хороших платьев, кроме школьного». С чем связана ваша решимость и решительность поделиться с читателем своей болью, при этом – что ценно и редко в наши дни – без сетований и обвинений?

– Писатель должен себя обнажать. Без этого его литература – полуправда. Сетовать и обвинять? А толку? Не надо конфликтовать ни с людьми, ни со временем – прошлым, настоящим и будущим. Надо его понять.

– По вашему ощущению, вышли ли вы из литературы травмы?

– Несчастья помогают понять жизнь. Иначе как почувствуешь, что переживает подросток? И потом, я же не была несчастна! В школе слыла озорной девчонкой. Могла на радость одноклассникам и представление на уроке устроить – любила всех посмешить, за что и двойки по поведению! Кстати, в восьмом моим классным руководителем был известный на всю страну Александр Александрович Католиков. Когда меня донимала домашняя обстановка и я ходила мрачнее тучи и оставалась в школе допоздна, он находил меня в любом углу и подкармливал – давал талоны на булочку с кефиром…

– Как преодолеваете поколенческий разрыв?

– С возрастом стали спрашивать, почему пишу для детей… Для взрослых мне писать скучно. Там все предопределено: работа, дом, шашлыки. А ребенок… Это неизвестность, мечта, яркость красок, открытие мира, искренность, смех, чистота отношений… Сейчас общаюсь с ребятами реже. Окончив школу, уезжает учиться в другой город мой внук – мой компас в общении с подростками, моя лакмусовая бумажка в текстах для них. Буду снова вспоминать свое детство. Мечтала написать триптих: детство мамы («Папа не враг»), свое и внука.

– А утверждали, что не делитесь замыслами…

– Ну вот, так получилось… Детство дочери выпадает – пионерское/комсомольское, оно мало чем отличается от моего. Хотелось бы, чтобы эти книги были интересны и взрослым, но подросткам прежде всего. Возраст тут ни при чем. Существует же профессия «детский писатель». Анатолий Алексин, Юрий Яковлев, Агния Барто, Лев Кассиль всю жизнь писали для детей.

– Значит, и вам для них, как прежде, писать не менее интересно?

– Очень интересно! У меня довольно много для них смешного и забавного. И как же их не любить? Каждый ребенок – это Маленький принц.

Подготовила Анна Вербовская