Немного о себе:

Мое первое знакомство с  творчеством Корнея Чуковского, Самуила Маршака и Сергея  Михалкова началось в третьем классе. Очень хорошо помню курьезный случай. Я сидел в комнате и громко читал: «Муха-муха, цокотуха, позолоченное брюхо». Отец услышал и говорит: «Что за ерунду ты читаешь, про какую-то муху! Неужели в этой книжке нет  ничего серьезного?»  Меня взяла обида и на глазах выступили слезы. Я перелистал несколько страниц и стал читать: «Ехали медведи на велосипеде, а за ними кот задом наперед».

- Вот, - сказал отец, - про зверей нашлось, посерьезнее. И погладил меня по голове.

Потом, правда уже в пятом классе, нас с другом Витей захлестнули подвиги «Трех мушкетеров», тайны «Графа Монтекристо»,  сражения «Порт Артура», морские рассказы Станюковича, военная проза « Батальон четверых» и многое другое. Часто из-за чтения романов оставались невыполненными  домашние задания, а в парте во время урока учитель находил раскрытым какую-нибудь книгу, и частенько я или Витя  в наказание стояли за партой свечкой.

IMG_6569

Вторая  и третья по счету мои книжки вышли при советской власти и тоже для детей, но и для взрослых. Это «Сказание о Танну-Ола» и «Песня марала». Словом, я тяготел к детской литературе. И считаю, в какой-то степени нашел себя в ней больше, нежели в беллетристике. Особенно плодотворно работалось после того, как у нас в селе появился Интернет, и  в 2010 году познакомился сначала заочно, потом лично с Леонидом  Брайловским, его порталом и многочисленными талантливыми авторами. Правда, в этом же году я стал победителем литературно-публицистического конкурса «Национальное возрождение Руси», где была представлена моя  почти автобиографическая повесть «Иван в десятой степени». Дело в том, что как только открылись кооперативы, я бросил журналистику и ушел работать на землю, построил пруды, и стал разводить карпа, выращивать овощи. Была цель: летом зарабатывать на жизнь, а зимой писать. Но тяжек оказался сельский труд, пришлось освоить до двадцати профессий. Своими руками построить дом. Писать долго не удавалось, лишь когда я  ушел на пенсию, родилась эта повесть. И тут же вторая  «Зёрна» о подростках,  задуманная десять лет назад. Затем роман «Дорога на плаху» на экологическую тему и другие романы и повести и снова  сказки и рассказы для детей, повесть о подростке-таёжнике «Вечный двигатель».Отрывок из неё «Мараленок», размещен на моей странице портала. Вот так и качает меня между сосен детской и взрослой литератур.

Поскольку я всегда любил историю, то первая книга на историческую тему  стала «Перекати-поле», вторая «Полководец князь Воротынский» и сейчас работаю над новой- «Шаги Даллеса» о перестройке. Пришлось перелопатить три горы источников.

Кроме всего в 2006 году стал выпускать альманах «Истоки», собирая творчество авторов из Сухобузимской земли, где бы они ни жили в настоящее время. Таких сборников вышло шесть, где я печатал  и свои произведения, одновременно детские помещал на наш портал МТО ДА.  Скажу откровенно, общение с талантливыми авторами дает прекрасный творческий запал,  я смог создать и опубликовать по итогам творческих конкурсов сборник  «Дети войны», сборник рассказов и сказок «Улица счастья», были созданы и отмечены тремя Золотыми дипломами  ЗПР и МТО ДА сказка «Как арбуз стал полосатым» ( в 2013 году вышла  одноименная хорошо иллюстрированная книжка), рассказы «Оля плюс Диман» и «Тайны тайги». В международный сборник  «Бумажный кораблик по имени «Книга» вошли мои рассказы, один из них принес мне звание лауреата. Также вошли в сборник  издательства «Речь» мои новые сказки. Союз писателей  России издал книжку  «Пусть живет пчёлка». Очень надеюсь, что в 2014 году выиграю благотворительный грант Железногорского горно-химического комбината и издам сборник сказок, стихов и рассказов для детей приютов и детских домов. В него вошли произведения 14 авторов Красноярского края пишущих для детей, а иллюстрации – собранные рисунки и поделки детей и десяти  детдомов, а также художников любителей. Это будет интересная, я бы сказал, уникальная книга.

И вот удивительно, как-то в завалах рукописей отыскал ту первую тетрадь. Она пожелтела, текст читался с трудом. И вот по этим корявым заготовкам я написал маленькую повесть «Родина ты моя!», и продолжаю писать вторую часть – «Мальчишки».

IMG_6572

Владимир Нестеренко.

Родина ты моя!

Глава 1. Дом

Я не хочу сравнивать дом с крепостью, хотя это так. Этот образ навевает состояние осады, войны. Во мне к моему дому живет беззаветная любовь. Она протянулась через всю жизнь.

Дом моего детства, где я вырос и даже строил его. Сначала просто наблюдал, как отец на подводе с каурым жеребцом привозил камень для фундамента. Камни были тяжелые, плоские, мне не поднять. Отец-фронтовик брал их и складывал горкой, снова уезжал на сопку, ломал там плиты и возил три дня.

Вскоре и я стал активным строителем. В широкой и круглой яме всей семьёй попробовали месить ногами глину с соломой и коровьим навозом. Получалось плохо. Тогда отец посадил меня на каурого жеребца. Я уже был хорошим наездником, заехал в яму и пустил лошадь по кругу. Сначала каурый не хотел трудиться, брыкался. Чуть не сбросил меня в глину. Было много смеха и слез.  Папа шутил и подбадривал, затем встал  в центре, принялся водить каурого на поводу, пока тот не привык. Учился и я управлять лошадью. И вскоре всё получилось. Из хорошо промешанной глины валяли вязкий саман-валок. Из него отец выкладывал    стены дома. Неделю валки сохли, укрытые соломой. В субботу готовили новый замес, а в воскресенье выкладывали новый ряд.  И так лето напролет.

На следующий год я  подрос и крыл с отцом крышу, стелил полы, пилил доски, забивал гвозди, а было мне всего девять лет. Особенно с увлечением красил ставни, выводил кистью орнамент, нарисованный старшей сестрой Валей. Я был рад, что мы успели с папой до осенней слякоти и холодов накрыть крышу тесом, а потолок утеплить дровяными опилками в смеси всё с той же глиной. В доме от огромной в девять колодцев печи сделалось сухо и тепло. Как же была счастлива наша семья, перейдя из землянки на зиму в капитальный, правда, не до конца отделанный дом. Я же не только счастлив, но и горд.

После преждевременной смерти папы нам пришлось продать дом и уехать к родным. Я несколько раз приезжал на наш рудник и всегда приходил к моему дому. Теперь он был иной, обложен кирпичом и крыт шифером. Но все равно я его видел прежним, и он был мой. Я не смел войти во двор, просто стоял и смотрел со стороны, проживал в эти минуты ту жизнь, какую довелось прожить в  детстве, отрочестве и юности.

Глава 2. Гольяны

Речка Красноярка, в двух километрах от дома, излюбленное место рыбалок на пескарей и гольянов. Здесь мы купались до дрожи в  теле, загорали на пляжном горячем песке до бронзового оттенка.

В июньское половодье, когда шла коренная вода, мы любили уходить вверх по Красноярке. Берега, заросшие тальником, шиповником, красноталом, черемухой и калиной кучерявились буйной зеленью и неохотно пропускали нас в свои джунгли. Но мы упорно пробирались в заветные места. Река  стремилась к Иртышу, петляла в низине, выходила из берегов.

День, два бушует разлив, и вместе с водой идет гольян. Упадет паводок, оставит в ямах свои зеркала. А в них — тьма гольянов. Усатые и жирные рыбки чуть больше среднего пальца, шоколадного цвета, стоят косяком. Мы, притаившись в зарослях, с горящими от будущего промысла глазами, размышляем, как же зачерпнуть на уху рыбы из этой лужи. В руках самодельные маленькие сачки из марли, а озерушка большая, не просто её охватить. Через неделю здесь будет сухо или останется совсем небольшая лужица, переполненная гольянами. Не пропадать же добру, надо его взять и приготовить сытный обед.

Стоило нам ступить на край лывы, как в ней волной отхлынула от берега туча рыбок, замутив воду. Мы с гомоном и восторгом  убираем со дна коряги и начинаем процеживать водоем. Вода теплая, как парное молоко, и нам, босякам, приятно ощущать её ласкающее тепло.

Первые заброды приносят хорошие уловы. Крупных гольянов мы складываем в бидончики, а мелочь уносим в реку. Она, присмиревшая, рядом, в десяти шагах. Пусть живут рыбки, не погибать же. Смотришь, подрастут и на следующее лето дадут свой приплод. Прошлым летом мы находили такие ямы с засохшими на солнце рыбками — легкой добычей ворон.

Меня всегда удивляло: почему в такие лужи попадает гольян, и совсем немного пескарей? Потом выяснилось, гольяны нерестятся в половодье и ходят за потоком воды, оставляя на траве икру. Какая-то часть рыбок попадает в ямы. К утру вода в реке падает, и гольяны оказываются отрезанными от русла. Мне всегда было жаль попавших в беду гольянов. И сколько таких ловушек на всем пути нашей Красноярки!? Но она в те годы почему-то не скудела, и мы всегда лавливали на уху, считали себя добытчиками.

Глава 3. Родник и муравейник

Большие муравейники попадались редко. Мы знали их наперечет. Один такой сидел неподалеку от родника, что бил из-под огромной, как дом, скалы. Родниковая яма небольшая, можно перепрыгнуть, но глубокая. Смотришь в прозрачную воду и видишь, как ключ играет слюдяными песчинками. Иные выброшенные на берег  блистают на солнце алмазами. Сама скала тоже с прожилками слюды. Если удается отколупнуть ножом пластинку в копейку, а то и в пятак — пристроишь её к глазу вроде монокля и смотришь на солнце. Оно радугой  в глазу переливается, калейдоскопом семицветным. Но долго смотреть эту красоту невозможно, слепит и даже прижигает.

Мы знали, слюда ценный минерал. В наших скалистых горах её добывали старатели. Находили и выкалывали пластины шириной в метр. Мы тоже искали, но самородные запасы успели выбрать до нас, остались для забавы только крохи.

Напьёмся студеной живой воды из родника и бежим дальше по тропинке меж невысокого караганника с белыми цветочными шапочками к зарослям собачника — высокого белоствольного с ажурными круглыми листьями кустарника. Он в эту пору  красуется мелкими, но густыми ярко-красными цветами. Словно языки бездымного пламени. Отцветёт — появятся мелкие ягоды, становясь к осени малиновыми, но горькими каплями. Их много. Жаль, не сладкие, а то бы мы их объедали. Этот кустарник — разновидность рододендрона — так обидно прозвали из-за бросовых ягод. Сухостойный собачник выламывали для костра. Горел он жарко и бездымно.

Нам он сейчас не интересен. А пробираемся мы к муравейнику, что примостился в зарослях. Каждый из нас выбрал из караганника тонкие длинные прутики, очистил от листвы. Теперь мы кладём их на кучу, похожую на старую сопревшую копну сена.

День солнечный, видно, что все двери в муравейнике отворены, а рыжие большие муравьи снуют туда-сюда в неустанной работе. Мы знаем, они очень полезны для леса, уничтожают насекомых, питающихся хвоей и листьями деревьев. Они также хорошо рыхлят лесную подстилку. Рабочие муравьи носят корм своим царицам, чтобы они откладывали яйца, упаковывают их в теплый и хорошо дышащий грунт, перемешанный с крохотными перепревшими былинками.

Пристроив свои прутики, мы отступаем от кучи на несколько шагов. Иначе эти великаны вмиг на нас взгромоздятся и вонзят в  загорелое и обнаженное тело свои клещи. Не так уж и больно, если один-другой укусит, но зачем? Придется стряхивать муравьев, многих побьёшь. У нас цель другая — попробовать муравьиной кислоты.

Несколько минут мы стоим и смотрим, как наши прутики облепили муравьи и кусают инородное тело, упавшее на их дом. Они даже стремятся сбросить прутики, шевелят, но сил не хватает. Подождав с минуту, мы осторожно стряхиваем муравьев с прутиков и, отбежав в сторону, обсасываем стебли. Они кислые. Щиплет  губы и язык. Мы морщимся, потом кладем прутики снова, кто хочет. Мне хватает одной палочки. Не стоит злоупотреблять щедростью.

Глава 4. Лук-вшивик

Мы любили лазать на сопках по скалам. Они то там, то здесь выпирали из земли серыми плитами, словно прислоненные гигантские ладони. В щелях — земля. Иногда эти щели узкие, иногда широкие. Здесь-то и растет лук-вшивик. Никто из нас не знал, почему именно — вшивик. Наверное, потому так прозвали, что он мелкий и невысокий, но густой, как щетка, перо круглое, остренькое. Маленькую собачку у нас тоже называли вшивиком.

Рвешь лук двумя пальцами и — в рот. Он сочный и не горький, на вкус приятный. Если в кармане кусочек хлеба, и вовсе хорошо. Закусишь прилично.

Тут же примостилась репа. Это мы так называем. На самом деле это  кактус неизвестного нам названия. Растёт на лишайниках, в узких расщелинах, где и земли-то крохи. А вот хватает репе влаги  дождевой и той, что хранят лишайники.

Репа на звезду похожа с множеством загнутых внутрь и чуть-чуть колючих мясистых листьев. Выберешь покрупнее, оторвешь от лишайника, обдуешь пыль, и выедаешь сочную сердцевину. Она немного кисловатая, хрустит на зубах, словно перезрелый огурец.

И что интересно, придешь в следующее лето на это же место, вшивик с репой разрослись. И снова лакомишься этим даром.

Под этой же скалой, где хорошо держится влага, мы находим  другой лук — слезун. Головка у него белая, сочная, даже сластит. Листья трехпалые, широкие. Его много. Собираем и несем домой. С солью и краюхой хлеба, отварной картошкой, вовсе хорош.

Но самым любимым лакомством у нас были саранки. Их здесь называли кандык. Цветок — бутон-красавец. И молочный, с заревыми прожилками на лепестках, и янтарный, опушенный черной бахромой, и золотистый. Кандык любит простор и солнцепек на южных склонах сопок, а то и на макушке. Земля здесь твердая, каменистая. На иной полянке его — море. Смотришь, и дух  захватывает.

Нам жаль трогать эту красоту, но мы знаем, что головка саранки сочная и сладкая, с ароматом меда. А мы в те послевоенные годы, как говорится, слаще морковки ничего не едали. Копаем кандык ножами. Луковица сидит глубоко, порой меж мелкими камешками, и добыть лакомство трудно. Потому, видно, он уцелел от мальчишеских набегов. Его и сейчас много на сопках моего детства.

Глава 5. Картошка с укропом

Однажды в конце июля усталый и голодный я вернулся с рыбалки. Открыл дверь, на меня тут же пахнуло отваром молодой картошки. Мама с сестрёнкой Валей её подкапывали, не вырывая куст, чтобы оставшаяся мелочь доросла к осени.

— О! — восклицаю я, ставлю бидон с уловом на пол и, не чуя  запаха свежего укропа, стремглав бегу в огород, а вслед летит мамин голос:

— Учуял свеженькую, дуй за укропом и луком.

Я находил на грядках молодой укроп, срезал своим складнем, стараясь не испачкать в земле. Набирал полную горсть, потом брал лук. Перо вымахало длинное, толстое, сочное. И бежал в дом. А там мама уже снимала с плиты кастрюлю, сливала с картошки воду, ставила на лавку. Принимала у меня укроп, обмывала его в ковше, мелко крошила на доске. Затем в парующую картошку клала кусочки маргарина, они быстро таяли. Через минуту ссыпала в картошку весь укроп, накрывала кастрюлю крышкой и встряхивала  несколько раз, перемешивая.

Я с восторгом и нетерпением смотрел на священные действия мамы, садился за стол напротив распахнутого окна затянутого марлей от мошкары и мух, говорил:

— Давай!

Мама ставила кастрюлю на стол. Она всё ещё паровала. Через струйки пара я видел огород, грядки, картошку в цвете. Мама насыпала через край кастрюли в мою глубокую тарелку рассыпчатую, разомлевшую картошку, облепленную укропом. Я с жадностью принимался за еду, так же как и мои сестрёнки, сидевшие справа от меня.

Зеленый лук мы любили есть вприкуску. Свернешь перо калачиком, сожмешь для удобства и кусаешь. Он сразу же делится на мелкие частицы.

— Оголодал, сердешный, на этой рыбалке, не торопись, прожевывай ладом, — одергивала меня мама от быстрой обжигающей трапезы.

Я с набитым ртом мычал и кивал головой. Мама ставила под левую руку стакан с зеленым чаем, заправленный кипяченым молоком, чтоб запивать и не подавиться. Я улыбался маме, она в ответ гладила меня по голове и спрашивала:

— Нарыбачил рыбы-то?

— А как же! На уху и жарёху! — отвечал горделиво, торопливо жуя рассыпчатую картошку с укропом, а душа пела.

Потом уже взрослым, я не пропускал ни одного лета, чтобы вот так не поесть первую молодую картошку с укропом, сдобренную свежим коровьим маслом, с луком пером и черной краюхой хлеба. Это был целый ритуал. Я всякий раз вспоминал ту мамину готовку. Признаться, лучше которой никогда ничего не было. И ещё я вспоминал стол у распахнутого окошка, грядки с овощами и цветущую картошку.

Тогда я не понимал глубокого смысла этой красочной картины. Сейчас эта глубина осознана: она кормящая! И я восклицаю — Родина ты моя!

Глава 6. Разлив Иртыша

Мы уже знали из уроков географии, что Иртыш — одна из великих рек мира и гордились тем, что часто бывали на его берегах, купались даже в первых числах мая. В это время он широко разливался, затоплял луга. Стоячая вода изрядно прогревалась на солнце, и нас не выгнать из этой купели. Сюда заходила и рыба.

Старшие мальчишки небольшими бреднями ловили заблудшую рыбу. Она шла в половодье собирать быстро развивающихся рачков дафнии и циклопов. Заходила щука, сорожка и нерестились. Половодье длилось неделю. Икра успевала проклюнуться, но не вся. Находили потом повисшие на траве тенета набухшей икры, уже присушенные солнцем.

На левобережье разлив Иртыша занимал гигантские размеры. С высоты правобережных сопок видно было, как вода струится далеко за руслом, которое обозначено широкой и извилистой лентой тополей, осины, березы, черемухи, тальника, калины. Две таких ленты с островами  в центре убегали вниз, исчезали в полях Таврии, названной так в честь первых петровских времен поселенцев из Малороссии. Нам интересно  наблюдать за настоящим морем, как оно сверкает на солнце мириадами бликов. Мы фантазируем, будто плывем на баркасе с парусами, бьем острогой крупную рыбу... И что странно, разлив не причинял вреда, никто не попадал под его потоки ни человек, ни скот, ни строения. Люди знали о разливах, потому ничего там не строили, а косили богатейшие луга после разлива на сено. И стога стояли так густо, что казалось нам, будто на пастбище выгнан огромный гурт буйволов.

Не пропадала и рыба после упавшей воды. На луга с ямами и впадинами отправлялись бригады рыбаков. Сетями, неводами вычерпывали всю. Доставалось и нам, мальчишкам, если не прозеваешь день массового лова. Мы таскали ведра, фляги, выбирали рыбу из неводов. Таврические мужики были добрые, за помощь насыпали каждому килограммов по пять серебристого чебака, крупную красноперую сорожку. Попадали язи и щуки. Довольные мы шли домой, переправлялись через Иртыш на пароме. Нам всегда было любопытно видеть, как он идет по канату то к левому, то к правому берегу. Чтобы увеличить ход, мы тянули канат. Он лежал на дне и, пропуская его через блок, паром шел. Потом мы поняли, что несет его течением. Паромщик только поворачивает при помощи руля паром влево или вправо, а канат не давал парому уплыть вниз по реке.

Однажды я отважился переплыть Иртыш. Были мы с сестрой и друзьями на левом берегу, брали в пойме клубнику. И вот мне взбрело в голову показать свою удаль пред другими мальчишками и девчонками. Я нырнул с берега, крикнул, что поплыл на ту сторону. Сестра закричала, замахала руками, затопала. Но я сначала  и не думал плыть через такую ширину, но вскоре почувствовал, как поток подхватил меня и понес на стремнину. Плыть было легко. Я саженцами отмерял пространство, и не заметил, как оказался на середине реки. Поворачивать было поздно. Признаться, испугался. Дальше шла спокойная широкая гладь реки с тихим течением и это пугало больше. Вода была теплая, и я отогнал страх, перевернулся на спину и, слегка шевеля руками и ногами, передохнул,  и снова перешел на вольный стиль.

Сестра Валя и остальные ребята стояли, замерев, отыскивая мою голову, и дрожали от страха. Уже подплывая к берегу, я увидел мужиков. Они рыбачили и криками подбадривали меня, обессилевшего. Это придало сил. С трудом, но дошлёпал  до галечной отмели и почувствовал под ногами дно. Обрадовался. Оглянулся на тот берег и увидел, крошечную сестру. Она от радости прыгала, а из глаз, как потом мне сказали, катились слезы. Вспоминая этот случай, я никогда не жалел о поступке. В нём проявился мой настойчивый характер.

SAM_0763

Подготовил Рустам Карапетьян