Сидели мы как-то с Иркой Николаевой и смотрели старые фото. Вот я в садике на ёлке, вот на велике учусь. Тут она потянула за краешек и вытащила из кучи странный снимок. На нем еще маленькая Дашка, лет шесть-семь ей.  Лежит она такая, злая, зарёванная, и держит на лбу стакан со льдом.

– Странно…Это ещё что? – хмыкнула Ирка.

– Было дело.  Я сама не видела, мама рассказывала. Это еще на той квартире, у бабушки было. Короче, Дашке на голову прыгнул кактус. Сам. Непонятным образом. Гигантский кактус, представь: с мою голову. Такой ребристый весь, колючий. У него пушистые бородавочки по ребрам, а из них торчат мухрявки с острыми колючками.

– С крючочками такими? – оживилась хищная Ирка.

– Да нет. Без крючочков. И детки у него еще такие кругленькие по бокам.

– Ну?

– Что «ну»?

– Про Дашку давай.

– А… Ну вот. Кактус этот не простой. Он мыслящий. Когда я должна была уже родиться, бабушка вызвала скорую, чтобы везти маму в роддом. Мама собралась и ждала,  смотрела на деревья за окном. А на подоконнике стоял кактус, и тоже на нее изподтишка смотрел. И вот мама видит, что из такой зеленой пупочки у него стал вытягиваться бутон. Пухнет, пухнет, увеличивается. И вот, когда во двор заворачивала уже машина скорой помощи, бутон раскрылся. Он был белый. Мама сказала: «Ой, какой!» – и понюхала. «Огурчиком свежим пахнет и ванилью». И поехала. А я в тот же день родилась, легко и быстро. Все были очень счастливы. Хоть папа хотел мальчика. Ему лет тридцать уже было, член семьи.

– Папе?

– Кактусу. А зацвёл он тогда в первый раз. Представляешь?

– Фига се…Ну?

– Что?

– Про Дашку-то, стакан на лбу, ну?

 – Дашку привезли к нам родители, в гости. Я еще в колясочке каталась и не могла с ней играть. И вот, бабушка с Дедой пошли меня выгуливать по бульварам и паркам, а  Дашку одну оставили дома маму и папу ждать. И стало ей очень скучно одной.

      Сперва она бегала на цыпочках по ковру, стараясь наступать только на красные пятна. Зеленые – это у нее были болота, жёлтые – пески,  а чёрные – смерть. Устала. Стала баловаться вентилятором. Но он ее ушиб, и она его выдернула за это из сети, отшлепала и пнула под стол.

      По телеку ничего интересного не было. Взяла книжку. Полистала. А там картинки: дети кота в грузовике катают. «Кот кататься не привык, опрокинул грузовик», знаешь?

– Ну?

– Ну вот. Идея! Кот! Она разбудила вялого кастрата Груню и плотно запеленала его, как маленького,  в кухонное вафельное полотенце. Он и крякнуть не успел. Глазами по сторонам водит, шею тянет – куда там. Попался. Дашка лапы ему по швам, свёрток ленточкой  капроновой перетянула крест на крест, и на пупке бант завязала. Тряпочки все красивенько так расправила. Только хвост не влез, снаружи остался.

      Кот хвостом туда–сюда, туда–сюда, кряхтит, воет, как пылесос, говорит: «Ну все. Дай только вырваться. Ух, я тебе задам трёпку».

– Кот говорит?  Ха–ха–ха! И чё?  

– А Дашка взяла его за щёки: «Фу, говорит, как у тебя из ротика плохо пахнет. Это не де–е–ло». Чё–чё. Принесла детскую зубную пасту «Ягодка». Выдавила на мою, МОЮ! щетку, и…

– Хорош брехать, Кать! Какая «Ягодка»? Ты ж в колясочке. В парке. Забыла?

– Ой. Точно. Так мне это всё Дашка сама и рассказывала! Сто раз. Ну вот. Короче, она и говорит: не так–то просто – коту почистить зубки. Груня вопит и головой вертит, не дается и вихляется, как гусеница. Задние ноги выпутал, и давай ими брыкаться. Ободрал Дашке живот, руки. Дашка смотрит – ну вот. Теперь она вся ободранная, в шерсти вся, в пасте, а у кота в этой «Ягодке» и усы, и уши.

– Жуть какая.

– Не то слово. Она взяла его под мышку и понесла купать. И тут видит –  маникюрные ножнички в стаканчике стоят. Она хвать, хвать – и под самый корень бедному, беззащитному коту усы и отстригла.

– Бедный Груня! – Ирка слушала во все глаза. А на меня вдохновение какое–то прям снизошло. Ну, я и стараюсь все в красках ей представить.

– Ну вот. Потом она решила, что он обкакался.

– Ха–х! Я бы точно на его месте уже обкакалась, Кать! – покатилась Ирка.

– Открыла Дашка воду, намочила Груне хвост, лапы, и напялила кое–как мои, – МОИ! – ползунки.  А хвост куда? Она и давай дыру для хвоста вертеть. Пропустила  в дырку хвост и рада–счастлива, как у нее всё славно получилось. Сидит на унитазе, баюкает. «И чьи же это у нас такие щечки? И в кого это у нас такие глазки? И чья же это у нас такая…»

– Кать. Опять?  Ты в колясочке, с бабулей и дедулей. По бульварам гуляешь. И видеть этого не можешь. Ври нормально уже. – возмутилась Ирка.

– Да не вру я! Просто я сто раз эту историю слышала! И от Дашки, и от мамы, от папы и от бабушки с дедушкой, ото всех. Я, прям, все вижу, как это по правде было. А как с прогулки пришли, так меня вообще в манеж посадили, чтоб не мешалась. Я оттуда наблюдала и все запомнила. А в кубики играла только так, для отвода глаз.

– Ну ладно, радистка Кэт. Давай дальше…Бедный кот!.. - притворно вздохнула Ирка.

– Да. Кот бедный. Еще какой. Просто жуть. Но тут звонок в дверь. Пришли папа и мама.  Дашка от страха, что её застукают на месте, сунула кота в раковину, прикрыла банным полотенцем и бегом открывать. И свет погасила.

    Конечно же, сразу объятья, мама – чмоки-чмоки, гостинцы,  и они занялись кастрюльками на кухне, а папа нырнул быстренько в туалет. Там он и обнаружил несчастного Груню. «Он же чуть не задохнулся!» – кричит. Размотал его, отжал хвост, снял мокрые штаны. Ох, как же он ругался на Дашку из-за усов! Он говорил, что это у котов важнейший орган, это космические антенны и все такое. А Дашка под кровать метнулась и притихла там за чемоданами.

     Мама сказала: «Вот надо её  штанами мокрыми по голой заднице отходить, дылду такую, чтоб знала, как над животными издеваться!» Она заглянула под кровать: «А если б тебя так, а? Хорошо бы тебе было? Небось, плакала бы, звала на помощь. Эх, ты!.. Откуда она в тебе, Даша? Жестокость? Ты же умная, хорошая девочка!» А Дашка из–под кровати: «Я в книжке прочитала – значит, так можно!» Папа посмотрел – на столе действительно лежит книжка, стихи. А в ней картинка с перевернутым грузовиком и удирающей кошкой. «Кот кататься НЕ ПРИВЫК! ОПРОКИНУЛ грузовик. М-д-а-а…Смотрим в книгу – а видим фигу», – нахмурился строго папа, и книжку захлопнул.

– А Груня что?

– А Груня ничего. Его все стали утешать. Мама сливок налила из треугольного пакетика, папа гуляш достал и порезал на кусочки, угостил котейку. Потом Груня замурчал благодарно и пошел на подоконник, на солнышке сушиться, вылизываться.

    Дашка вылезла и вот уж все и забыли про эту ссору, стали пить чай с вареньем, болтать про весёлое.

       Вечером папа и мама уехали, бабушка возилась на кухне, дед гремел своими детальками, паял что-то. А Дашка разложила кресло–кровать и стала укладываться. Кресло впритык стояло к шкафу, а на шкафу как раз кактус и жил. Временно. Его залили и поставили наверх, чтоб земля подсохла. В тот раз он опять не зацвел и был весь в детках.

– Мамочки! – Ирка поджала ноги, и в ужасе зажала рот руками. До неё дошло.

– Да. Кактус грохнулся и воткнулся всеми своими детками в Дашкин лоб.

Дашка взвыла, началась суматоха, крик, беготня с примочками и йодом.

Бабушка у холодильника скачет,  кубики льда выковыривает и вопит: «Как это вышло? Не мог же горшок сам упасть»!

«Это Грунька меня–а–а! Грунька на меня–а–а–а! Он, он…» – Дашка пальцем на потолке чертит какие–то круги. Нич-чо не понятно. Бабушка в кухню. «Где Грунька–паразит?!» Все бросились искать. На балконе – нет. В коридоре  – нет. Под тахтой – нету. Искали, искали – всё без толку. Пропал кот. Заглянули в туалет. А Грунечка спокойно сидит на своем лоточке с песочком в уголке. С таким видом, мол, алиби у меня! И стал еще так вяло лапкой вокруг загребать за собой. «Аккуратист», – сказал Деда и засмеялся. «Вот Штирлиц!»

–  Кто же спихнул горшок на  Дашку? Кот или не кот?

– Не знаю. Если кот – тогда он мега–мозг. И великий актер. Но я все же думаю на кактуса.

– Фантастика… Не может быть.

– Факт. После этого случая кактус пересадили в новый горшок. И кактус зажил на подоконнике как и прежде. А папа прозвал его Коля Ежов, и кактус совсем очеловечился. Но и относиться к нему все стали как–то по-новому.  Бабушка, например, переодевается, и обязательно Ежова занавеской закроет, чтоб не подсматривал. Дедушка стал в воду для полива добавлять ему кровь от оттаявшего мяса. « Пусть, – говорит,– поест. Уж сколько ему? Лет тридцать? Считай, уж член семьи».

      И вот, от такой любви и внимания кактус и заболел. Пошел старческими пятнами, потом он сморщился и завалился на бок.

     Деда взял его полотенцем, разложил на доске и посмотрел, отчего он помер. Оказалось, кактус изнутри уж сгнил весь, бедолага. Деда положил его в коробку от обуви, сунул в карман садовый совочек. Мы оделись, взяли Ежова и пошли на Калитниковское кладбище.

– Кать! Опять брешешь? Тебе же два года! Ты в манежике в кубики играешь. Куда вы пошли? – Ирка хлопнула меня по спине, довольно чувствительно.

– Ой, ну да, ну да… Дашка оделась. Взяла Ежова. И они с дедушкой пошли на кладбище.

– И–и?

– Нос подотри. Вырыли у забора ямку. Опустили гробик. Закопали и веточку воткнули. Прощай, наш боевой товарищ!

–Да-а-а…Жалко как. Хороший был.

– Это еще не все. Каждый год по весне, на том самом месте, на могилке ночью...