Дашка сказала:

— Завтра пойдём путешествовать. На Бабаевку.

И я всё ворочалась, никак не могла устроиться поуютнее и уснуть. Всё думала, как мы будем путешествовать и какое страшное это слово — Бабаевка. Там кладбище… Там бабайка с лопатой совковой на краю могилы стоит и манит, манит к себе и жутко улыбается. Ему служат чёрные волки. Но они добрые, ручные. Ба-бай, баю-бай, бай…

Утром я проснулась от грохота противней. С кухни валил синий дым, и воняло горелым. Я подскочила — и в ванную. И за умыванием вдруг вспомнила, что мы ведь идём путешествовать! Открывать новые земли!

— Катька, иди помогать! — крикнула с кухни Дашка и открыла форточку, чтоб и соседям тоже вкусно пахло дымком и уксусом.

Синее газовое пламя обнимало чугунный клин старинного утюга. В мирное время им колют орехи, а папа даже иногда качает бицепсы. Он тяжелее пакета с картошкой.

— Помогай. Хватай из миски мясо дикой антилопы. Стряхни лук, дай стечь винному соусу. Перчишь, солишь и на доску шмякаешь. А я его утюгом. Поняла? Давай!

Она взяла полотенце и приготовилась тащить утюг. Я двумя пальцами вытянула антрекот, отряхнула, как учила Дашка, бросила, расправила его на доске, посолила, похлопала, поперчила и…

— Берегись!

Я отскочила от стола и зачем-то схватилась за уши. От страха, наверное. А Дашка бухнула раскалённый утюг на мясо. И раздалось такое сочное шипение, такие запахи по кухне поплыли, что слюнки потекли.

— Молодая кенгурятинка. Хочешь попробовать?

— А то! Конечно!

Дашка поставила утюг на попа. К его подошве присох мясной кусман. Он уже не шипел, а лишь слегка дымился. Я его вилкой зацепила и еле отодрала. Он заметно сплюснулся, стал тонким, но не прожарился с другой стороны. Дашка взяла напильник, пошваркала им, чтоб очистить утюгову поверхность, и снова поставила на огонь. А я перевернула мясную подмётку и посолила покрепче. Дашка говорит:

— Главное — эксперимент! Можно томатной пастой мазнуть, для смаку. Там на полке хмели-сунели были, посыпь.

Ну я мазнула и смелями-похмелями тоже присыпала.

— Берегись! Руки!

Утюжина проплыл мимо моего носа, меня обдало горячей волной. П-шшшшш!.. Пар стал ещё вкуснее и аппетитнее.

— Считай до десяти, и готово.

— Облаком, сизым облаком… Я полечу к родному дому, отсюда к родному до-о-му, — пропела я и отковыряла вилкой мясо от утюга.

Оно было то что надо. Вкуснее ничего не бывает, ребята. Это я вам говорю.

— Так! Хорош жрать! На привале что есть будем? Так. Мясо, галеты, сушёные яблоки — в рюкзак, чай в термос, барбариски — в карманы. Одеваемся.

Дашка выгребла из духовки ржаные сухари, отняла у меня мясо и сунула всё это в пакет.

— Зачем? Давай сделаем норку под столом, пещерку, будем играть в древний дикий мир, в охоту.

— Увидишь, поход — это клёво. Под столом не устанешь. Ни трудностей тебе, ни опасностей. А как же кладбище? Забыла? Сначала покажу тебе уже открытые белыми людьми земли, а потом пойдём на добычу меди, серебра и драгоценных камней. Вот где настоящая жизнь. А ты — под стол. Под столом будем с тобой диафильмы крутить, если останемся живы. Обещаю.

Она захлопнула дверь, и мы пошли. И тут только я заметила два красных треугольных ожога: у большого пальца и повыше, где носят часы. Тут я так её зауважала… Ну и ну! Это ж надо такую боль вытерпеть и не пикнуть!

Дашка протянула мне руку, и я крепко за неё уцепилась. Я была готова теперь идти за ней хоть на край света.

БАБАЕВКА

Мы хорошо были экипированы: резиновые сапоги, куртки, шапки. Моросило, но нам осенний ветер нипочём. Дашка стала, пососала палец и подняла руку высоко над головой.

— Ветер западный, сильный, порывистый. Но попутный! Идём.

По дороге нам встречались ребята и девчонки, все Дашку знали и уважали, судя по их приветливым лицам. Дашка меня всем показывала и объясняла, что теперь у неё сестра Катька и что она должна меня воспитать настоящим человеком. И мы шли дальше. Так мы миновали наш квартал, перешли две дороги и оказались на пустынном поле, заросшем густым бурым бурьяном. Вдаль уходили строем железные опоры с поднятыми вверх руками. Они держали электрические провода над лесом, и, если идти под ними, волосы встают дыбом, слышен гул мощных таинственных сил, которые дают свет в большие дома, где живут тысячи людей. От этой мысли становилось страшно.

— Даш, а вдруг кабель оборвётся и упадёт на нас? А там ток!

Дашка усмехнулась:

— Ага, так и будет. Вот один мальчик, говорят, залез наверх, схватился за провода, упал с вышины и помер. А руки — так там и остались. Чёрные, скрюченные… У-у-а! Страшшш...

— Да ну тебя! Прекрати!

Вязкая глинистая дорога привела нас на опушку дубовой рощицы. Под ногами кракали жёлуди, и я набила ими карманы.

— Оставь кабанам.

— Тут кабаны есть?

— Конечно. И ежи, и зайцы с белками, и лоси. Это же Лосиный остров, тут целый заповедник! Змея! Не наступи!

Я с визгом подскочила на метр, Дашка, вредная, ржёт. Она голую корягу ногой к земле придавила, ловко как-то, с подкрутом. Змеючина провернулась в воздухе как живая и упала в чертополох, а у меня сердце чуть не лопнуло.

— Проверка на вшивость. Какой же из тебя пират, если ты всего боишься?

Мы побрели сквозь осенний лес. Вокруг ни души, лишь листья падают по косой и слышен их нежный полёт и тёплое шуршание под ногами.

— Вот она, Бабаевка.

Перед нами открылись тихие пруды с чёрной водой, в которой отражались высокие песчаные берега с толстыми берёзами и высоченными соснами. Внизу на берегу курил, сидя на ящике, дядька в кепке, рыбак видать. И больше никого.

— Зимой здесь весело. Все на санках, на лыжах катаются. Горочки с трамплинами, только держись. Вот увидишь.

Перед нами расступились чёрные стволы мокрых лип, и мы углубились потихоньку в старый таинственный лес. Недобрый. Казалось, что он о нас плохого мнения, присматривался, провожал долгими взглядами в спину. Приходилось то и дело перешагивать валежник и прыгать через ямы. Устали — очень.

— Привал.

Дашка скинула рюкзак у поваленного дерева и по-хозяйски оглядела окрестности. Потом она сапогами разгребла чистое от жухлой травы и листьев местечко, оторвала от берёзы две завитушки коры и сложила крошечный шалашик.

— Женщина! Ты остаёшься в лагере. Корми жухлой травкой красный цветок, пока я не найду ему сытный ужин. На. — Она погремела над моим ухом синим коробком.

— А я не умею. Как их зажигать?

— Что-о? Не умеешь? До сих пор? Зажигать спички? Ну ты, Кать, даёшь! Семь лет девке, скоро замуж, а она не умеет самого главного.

Я пожала плечами, чувствуя Дашкину правоту. Возразить нечего.

— Ну ладно. Смотри. Это спичка. Это у неё — сера, называется спичечная головка. Вот так чиркаешь, и… она загорается.

Спичка догорела и согнулась тощеньким угольком.

— Мочить нельзя! Мокрые спички не загораются. Ясно?

Я кивнула. Дашка взяла сразу три спички, сложила, провела ими по коричневой шершавке коробка, и мне стало на миг чётко видно её лицо. Как же она любит огонь! Она присела на корточки и подпалила бересту. Веточный шалашик вспыхнул и стал увядать. Тогда она пересыпала спички в карман и расщепила деревянный кузовок, в котором они мирно спали до этого дня.

— На, корми курасный цветок и чиркай, учись. Я быстро.

И она ускакала за хворостом. А я зажигала спички и здорово наобжигалась.

Дашка посмотрела, как я выполнила это задание, и похвалила меня:

— Держи копчёную слонятину, о достойная дочь прерий. Ты заслужила хороший ужин и можешь раскурить с нами трубку мира.

Дашка достала из рюкзака снедь и разложила на бревне. Потом вынула веточку с красным огоньком и прикурила коротенькую сигаретку.

— Бычок нашла. Длинный. Шерифский. Будешь? Ритуал у индейцев такой.

Но я наслаждалась нашим волшебным мясом с подсушенным хлебом, запивала сладким крепким чаем. Мне и так было хорошо до невозможности, и только из вежливости я взяла из её рук трубку мира. Ритуально.

— Пошли свиней смотреть.

Костёр догорал. Уже стемнело и похолодало, и уходить от угольков не хотелось.

— Вставай, а то раскиснешь тут и уснёшь. А вечером обещали снег.

И он пошёл. Снег. Мы стали выбираться из леса.

— Давай закругляться. Посмотрим на свинарник — и домой.

В сумерках виднелся домишко с мутными стёклами, из-за которых доносились странные утробные звуки. В домике оживлённая возня: ясно — это поросята. Хорошенькие, наверное! Я приникла к низким мутным оконцам. А они и не стеклянные, они из тонкой такой гибкой пластмассы. И дырочка маленькая есть. Только я пристроилась к ней любопытным глазом, как мне в лицо ткнулся огромный мокрый свиной пятак. Я шарахнулась и чуть не упала от неожиданности. Дашка давай надо мной хохотать:

— Свинью не видела?!

— А если не видела, что смешного?

А они жуткие. Глазки узкие, их и не видно, морды злющие. И запах — ужас. Я сказала, отряхиваясь:

— Пошли отсюда.

Стало совсем темно. Трава примёрзла и хрустела под сапогами. Съестного не осталось, чай и тот кончился.

— Давай выбираться.

Куда идти? Совсем не видно дороги. Мы прислушались. Где-то шуршали редкие, пролетавшие быстро машины.

— Там кольцевая, дай руку. Идём.

Мы пошли на звук и скоро вышли к шоссе. Дашка помахала шоферу, и на обочину съехала машина.

— Дяденька, мы заблудились в лесу. Подвезите нас до дома, пожалуйста.

Он вздохнул, потянулся назад и поддёрнул пимпочку, открывающую заднюю дверь. Мы нырнули в тепло и полумрак его домика на колёсах и покатили. Прижались друг к дружке, радуемся, что так всё здорово было и хорошо закончилась. Тут мне Дашка что-то сунула в руку. А это — барбариска! Ура!

— Только дома — молчок. Ты поняла? Никаких костров, трубок мира и свиней. А то мне секир-башка будет. Скажем, играли в казаки-разбойники в соседнем квартале. Ясно? Ты уроки сделала? Вот сразу и садись.

Мамы и папы ещё не было. Как нам повезло! Я, не зажигая света, вошла в кухню. А там… жара. На огне… стоит совершенно красный утюг на абсолютно красной решётке. Это так красиво! И очень страшно.

— Бывает. Дело житейское, — подмигнула мне сеструха.

Она вырубила газ и настежь открыла окна.