Публиковался в журналах и книгах («Костер», «Литература в школе», «Путеводная звезда», во многих моих сборниках). По нему пишут сочинения на ЕГЭ и ОГЭ.  

Рассказ 

Светка Сергеева была рыжая. Волосы у нее грубые и толстые, словно яркая медная проволока. Из этой проволоки заплеталась тяжелая коса. Мне она напоминала трос, которым удерживают на берегу большие теплоходы.
Лицо у Светки бледное, в крупных веснушках, тоже бледных, наскакивающих одна на другую. Глаза зеленые, блестящие, как лягушата.
Сидела Светка как раз посреди класса, во второй колонке. И взгляды наши нет-нет да и притягивались к этому яркому пятну.
Светку мы не любили. Именно за то, что она рыжая. Ясное дело, Рыжухой дразнили. И еще не любили за то, что голос у нее ужасно пронзительный. Цвет Светкиных волос и ее голос сливались в одно понятие: Ры-жа-я.
Выйдет она к доске, начнет отвечать, а голос высокий-высокий. Некоторые девчонки демонстративно затыкали уши. Забыл сказать: почему-то особенно не любили Светку девчонки. Они до нее даже дотрагиваться не хотели. Если на физкультуре кому-нибудь из них выпадало делать упражнения в одной паре с Рыжухой – отказывались. А как физрук прикрикнет, то делают, но с такой брезгливой миной на лице, словно Светка прокаженная. Маринке Быковой и окрик учителя не помогал: наотрез отказывалась с Сергеевой упражняться. Физрук Быковой двойки лепил.
Светка на девчонок не обижалась – привыкла, наверно.
Слышал я, что жила Светка с матерью и двумя сестренками. Отец от них ушел. Я его понимал: приятно ли жить с тремя, нет, четырьмя рыжими женщинами? Мать у Светки тоже рыжая, маленького росточка. Одевались они понятно как – ведь трудно жили. Но наши девчонки трудности Рыжухи во внимание не принимали. Наоборот, презирали ее еще и за единственные потертые джинсы.
Ладно. Рыжая так Рыжая. Слишком много о ней.
Мы очень любили походы. Каждый год ходили по несколько раз. И осенью, и весной. Иногда зимой в лес выбирались. Ну, а летом и говорить нечего. Летом поход был обязательно с ночевкой.
Наше любимое загородное место было Озёл. Здесь славное озеро – длинное и не очень широкое. По одному берегу сосновый бор, по другому – луга. Мы на лугах останавливались. Палатки ставили, все как положено.
Мы с Женькой в походах всегда рыбачили. Тем более, в Озёле. Озеро рыбное, окуни тут брали и сорога, а ерши в очередь выстраивались, чтобы хапнуть наживку. Всегда мы девчонкам на уху приносили. Объеденье. Хоть из-за одной ухи в походы ходи, до того вкусно.
Брали напрокат лодку – была тут небольшая лодочная станция – и плыли на середину озера. Все дни напролет с Женькой рыбачили. А вечером... Вечером, на зорьке, самый клев, а нам половить не удавалось.
Из-за Рыжухи, между прочим, из-за Светки Сергеевой.
Она с нами тоже в походы ездила. Ведь знала, что одноклассники ее не любили, а все равно ездила. Не прогонишь же.
Вечером возьмет Светка синюю лодку и тоже на середину озера гребет. Вокруг красота, солнышко за сосны закатывается, в воде деревья отражаются, а вода тихая-тихая, и видно, как со Светкиных весел срываются розовые от солнца капли.
Выгребет Светка на середину озера, весла в воду опустит и начинает. Выть начинает.
То есть, она пела, конечно, но мы это пением не называли. Высокий голос Рыжухи раздавался далеко по озеру, по лугам.
Клевать у нас переставало.
Почему ей нужно было на середине озера петь – не понимаю. Может, окружающая природа вдохновляла? К тому же от воды резонанс сильный. Ей, наверно, нравилось, что ее весь мир слышит.
Что она пела – не берусь сказать. Жалобно, заунывно. Никогда я больше таких песен не слышал.
Женька начинал ругаться. Ругался и плевал в озеро в сторону Рыжухи. А я неторопливо и хмуро сматывал удочки.
Выла Рыжуха час-полтора. Если ей казалось, что какая-нибудь песня не очень удавалась, она заводила ее снова и снова.
Мы вытаскивали лодку на берег и шли к одноклассникам.
Нас встречали смехом.
--Хорошо воет?– спрашивал кто-нибудь.
– Заслушаешься,– коротко отвечал я.
А Женька разражался гневной тирадой, которую я приводить тут не буду.
– Дура рыжая,– кривила губы Маринка Быкова. – И чего она с нами прется? Выла бы себе дома.
А голос Рыжухи все раздавался, и было в нем что-то родственное с начинающей расти травой, легкими перистыми облаками, теплым воздухом, в котором роились еще не умеющие кусаться комары.
Почему-то нам с Женькой не приходило в голову поговорить со Светкой по-человечески, попросить, чтобы она не пела над озером, не портила рыбалку. Может, она и не знала, что мешает кому-то.

В день последнего экзамена в девятом Нинка Пчелкина бросила клич:
– Кто завтра в поход?
И тут же устроила запись.
Она же распределила обязанности. Девчонки закупают продукты, мальчишки добывают спальники, палатки. Музыкальный центр берет Маринка, камера хорошая у Женьки.
Женька подвалил к Рыжухе, оперся руками о ее стол и сказал:
– Рыжуха, сделай доброе дело, а?
Светка вспыхнула и насторожилась. Никто к ней с просьбами не обращался.
– Какое?
– Не езди с нами в поход.
Рыжуха поджала бледные губы и ничего не ответила.
– Не поедешь? Не езди, будь другом.
– Я с вами поеду,– высоким дрожащим голосом сказала Рыжуха,– а буду отдельно.
Вот это "отдельно" и было для нас всего опаснее. Опять отдельно от всех будет на озере выть! Опять вечерней зорьки мы не увидим.
Женька отошел от Рыжей и прошептал мне:
– В этот поход я Рыжую не пущу. Или я буду не я.
Он торжествующе посмотрел на Светку, словно уже добился своего.

Теплым июньским днем мы устроились на палубе теплохода. Нас, дружных, двадцать пять душ. У наших ног тюки с палатками, рюкзаки, из которых выпирают буханки хлеба, торчат ракетки для бадминтона. У нас с Женькой еще и удочки. По всякому поводу мы смеемся. Экзамены позади – весело. Лето впереди – красота!
Рыжуха сидит на краю скамейки, рядом с ней – пустое пространство. Рядом с ней никто не садится.
За минуту до того, как отчалить, к Рыжухе подходит Женька. Он в синем спортивном костюме "Адидас" – стройный симпатичный малый. Выражение лица Рыжухи встревоженное, она чувствует подвох.
– Это твоя сумка?– спрашивает Женька и кивает на допотопную дерматиновую сумку, которая стоит около Рыжухи. В сумке, наверное, бутерброды с маргарином и яйца. Сверху высовывается серенький свитер, его Рыжуха взяла, видно, на случай похолодания. Я живо представил, как она в этом свитере сидит в синей лодке и портит нам рыбалку.
– Моя,– отвечает Светка.
– Алле хоп!– восклицает Женька, хватая сумку, и бежит с ней по палубе. И вот мы слышим, как он кричит уже с причала:
– Эй, Рыжая! Вон где твоя сумочка! Слышь?
Мы глядим через борт теплохода. Женька ставит сумку на пол дебаркадера и мчится обратно. Теплоход зафырчал, за кормой забурлило. Но трап еще не убрали, около него стоит матрос в яркой футболке и пропускает опаздывающих пассажиров.
Рыжуха сидела-сидела, потеряно глядя в пол, потом как вскочит и – к выходу. Еле успела на берег, теплоход сразу же отчалил.
Свитера, наверно, жалко стало, бутербродов.
Женька рядом со мной стоит, Светке рукой машет и орет:
– До свиданья, Рыжая! Гудбай! Нельзя тебе на озеро, ты рыбу распугиваешь! Sorry!
И девчонки со своих мест ей ручкой делают, кричат противными голосами:
– Прощай, подруга!
– Больше не увидимся!
– Ха-ха!
И давай Женьку хвалить, что он так ловко с Рыжухой устроил.
Чего девчонки радовались, я честно говоря, не понял. Ну, мы с Женькой, ладно, нам Светка мешала рыбу ловить. А им-то что? Ведь вместе со всеми Рыжуха и не бывала – недаром ее ни на одной фотографии нет. Бродила одна по лугам, одна у костра сидела, когда все уже по палаткам расходились. Ела то, что с собой из дома брала. В начале похода она свои припасы на общий стол выкладывала, но ее хлеб с маргарином и яйца Быкова в сторону двигала. При этом лицо у нее было такое же брезгливое, как на уроке физкультуры, когда выпадало делать упражнения с Рыжухой.
Теплоход еще толком не отвалил от города, а мы о Рыжухе уже забыли. Лишь на вечерней зорьке я о ней вспомнил, и в сердце ворохнулось что-то неприятное.
Но зато никто на озере не шумел. Клевало отлично. Женька был особенно оживлен. А мне это "что-то" мешало радоваться.

В десятый Рыжая не пошла. Классная сказала, что она поступила в музыкальное училище.
А еще через пять лет произошла вот такая история.
В то время я начинал учиться в одном из Петербургских вузов. И познакомился с девушкой, которая взялась подковать меня, провинциала, в культурном отношении. В один прекрасный день Наташа повела меня в Мариинку, на оперу.
И что же я вижу в первые минуты спектакля?
На сцене появляется золотоволосая красавица. У нее белейшая кожа! Как она величаво идет! От всей ее наружности веет благородством! Пока я еще ничего не подозреваю, просто отмечаю про себя, что молодая женщина на сцене прямо-таки роскошная. Но когда она запела высоким, удивительно знакомым голосом, меня мгновенно бросило в пот.
– Рыжуха!– ахнул я.
– Тише!– шипит на меня Наташа.
– Ты понимаешь, это Рыжуха, – шепчу, нет, кричу ей шепотом,– мы с ней в одном классе учились.
– Что ты говоришь?!– всполошилась знакомая.– Ты понимаешь, кто это? Это наша восходящая звезда!
– Как ее звать?– еще на что-то надеясь, спросил я.
– Светлана Сергеева.
Весь спектакль я просидел, не шелохнувшись, не понимая, чего больше было в моем сердце – восторга или стыда.
После спектакля Наташа говорит:
– Может, пойдешь за кулисы? Ей приятно будет увидеть своего земляка, да еще одноклассника. Жаль, цветов не купили!
– Нет, давай в другой раз,– скромно ответил я.
Мне меньше всего хотелось встречаться с Рыжухой с глазу на глаз.
По дороге довольно вяло я рассказывал Наташе о Светке, о том, как пела она на озере. Теперь я не говорил, что она "выла". Мой авторитет в глазах знакомой значительно подскочил. А я в своих глазах...
– Надо же!– удивлялась Наташа. – С Сергеевой в одном классе учился!
Я плохо ее слушал. Думал о том, что не Светка рыжая. Светка оказалась золотой. А рыжие мы. Весь класс рыжий.