У нас во дворе жила дурочка. Ну, глупенькая девочка. С ней никто не дружил. И вот, чтобы она одна по округе не шаталась, купили ей собаку. 

Взрослые весь день на работе. А девочка придет из своей школы, возьмет её - и во двор. 

     Трудно сказать, сколько было девочке лет, одиннадцать? И также  трудно было понять, что за порода у ее собаки, как ее зовут. 

      Псина  такая  лохматая, нечесаная, что ни глаз, ни других каких деталей не видно. Длинные спутанные дреды свисали с её боков, хвоста и морды. Очертаниями - вылитый як, дикая овца. Манера у неё была - с прыжка лапы на грудь ставить всем подряд. Поэтому, заслышав во дворе характерный звон поводка, мы все разбегались кто куда.   

       Вот и в этот раз собака  вырывала из рук девочки толстую цепь и, грохоча по ступенькам, весело выскочила из подъезда. Она скакала, как чёрт, а девочка ловила  ее, да куда там. В варежках. Псина с громким лаем и мчалась вокруг песочницы и цепь летела за ней. И если  конец её застревал где-нибудь в металлических сочленениях дворовых сооружений детской площадки, собака нетерпеливо и радостно прыгала на месте, переступала с лапы на лапу, мол, отцепи меня скорее.  И тогда всем издалека был виден ее свежий розовый язык и молодые остренькие клычки. 

    Девочке надоедало все время распутывать  красными негнущимися пальцами поводок и она, в обиде на весь мир, уходила домой. А псину бросала во дворе. 

Прохожие тогда приходили псу на помощь, головами качали: 

–  Не поводок - вериги! Собака безобидная, смешная такая, а цепь колодезную привесили. Что за люди! Вот вас бы так. 

      А  в соседнем подъезде жила Аста –  юная маленькая той-терьериха. Такая ладненькая, такая гладенькая, ручная, балованная - загляденье. 

–  Асточка ты моя ласточка! И кто ж это у нас такой  сладенький? Пупулечка-сюсюлечка ты моя, малюська"!  –  это ЮЮ, ну, Юлька Юзленко  из параллельного класса. Очень уж она своей собачкой гордилась и почти не спускала на прогулках с рук. Тем более, когда во дворе носилась безумная девочкина собака. 

     И надо же такому случиться!  Этот урод в нее влюбился. В Асточку. Тут-то мы только и поняли, что это пес, мальчик. Кобель. Он не мог совладать с собой и неотрывно следовал за Юлькой с Астой на руках. Никакие "фу", "брысь" и "пошел вон" не помогали. Даже пинки и замахивания. Они на бульвар  –  и он с ними. Они спрячутся в магазине - он ждет у входа. Ляжет на  прямо в кашу грязного снежно месива, и ну из подушечек лап выкусывать лед. Тут можно его обмануть и проскочить мимо незаметно. Овец не сразу прочухает. Так мы его и прозвали, Овец.

     И была у нас в гостях как-то мамина подруга по работе, Хорева. Она с дымила одну за одной и с чувством рассказывала про своих соседей, пожилую супружескую пару. 

–  Представляешь, они бездетные. И он им как сынок. Пятнадцать лет прожить вместе - не шутка. Член семьи, можно сказать.

 –  Да-а...Пятнадцать на семь - старику за сто перевалило. - мама подлила гостье в чашку заварки. - Собачий возраст считают год к семи.

–  Ты не представляешь. Так любили, так любили! Спал с ними вместе, ну между ними. Грелся. И в машине у него своё  место было, на заднем сиденье. И свой врач у него, и парикмахер свой, и портной. Готовили ему отдельно, с рынка кормили. Телятину! Телятину варили, овощные пюре крутили и капали туда витамины, добавки пищевые самые лучшие.

 –  Да ну? Вот это жизнь. – хмыкнула мама. – Мне бы кто такое предложил.

–  Во-во. Язык не повернется, сказать «жизнь собачья». Это у нас с тобой собачья.

- И не говори.

-  Что ты хочешь, - Хорева выпустила длинную дрожащую дорожку дыма к потолку: - он так и назывался: королевский!

     Вдруг распахивается дверь. На пороге Юлька Юзленко. На руках ушастая Асточка.

- Скорее! Там Овец! Он застрял на повороте! На третьем.

    За ее спиной послышался грустный кобелиный вой.

Мама застегивает сапоги и говорит:

- Я быстро. Отведу его и вернусь. А то Фарберова разорется. 

    Инесса Иосифовна - общественница. Разорется – ладно. Она может и отлов собак вызвать. Она такая, эта Фарберова.

 С лестницы донеслись соседские крики, шум, возня. И мамин голос: 

  - Стой! Куда!? Вот негодяйская морда!

    Не успела я захлопнуто дверь, как Овец пронырнул у меня меж колен. (На самом деле, я нарочно не очень-то сопротивлялась.)  Влетел в дом, оттуда в кухню, облизал всю Хореву и к ванной, где спряталась Юлька с его возлюбленной. ЮЮ  щелкнула замком и, сделав губы трубочкой, сказала в щелку:

- Я не выйду отсюда, Кать. Беги звони моему папе. - и снова заперлась.

    Кобель сидел носом к шелке, дышал и то и дело скреб когтистой лапой в дверь.

Припадая на одну ногу и потирая коленку в прихожу вползла мама.

- Где этот Ромео? Какой же он сильный. Ну, что будем делать?

- Так.- сказала Хорева. -  Запрём его на кухне. Где колбаса? Я отвлекаю, ты закрываешь дверь, Юльку с собачкой быстро вон отсюда. 

     Хорева мелко нарезала колбаски и причмокивая запела сладким голосом:

- Фить-фьють! На-на-на! 

   Кто ж устоит против колбасы? Овец грохоча поводком ринулся на кухню, а

  Юлька с визгом кинулась прочь, прижав к себе свое сокровище. Мама дверь закрывает, да поводок проклятый колодезный прищемился.

   Овец понял, что обманут –  и носом своим резиновым в щель, лапой скребёт, воет, чтоб его пропустили к Асточке-ласточке. Я захлопнула входную дверь за ЮЮ. 

–  Фу. Как же он воняет. – сказала Хорева и прикурила.  –  Давай, что ль, помоем его, раз такой случай.

–  А давай. – сказала мама. – Вот девчонка удивится! Ушел грязный - вернулся чистый.

    Она сняла с него цепь, погладила. 

    Пес оказался не таким уж тяжелым. Под копной бурой, кудлатой свалявшейся шерсти прощупывались жилистые мощи.

    Овцу нравилось наше внимание. Он понял, что вреда ему никто не хочет и стал покладист и с благодарностью поднимал то одну, то другую лапу, пока я намыливала ему брюхо, холку, грудь и шею. На дно ванны текла земляная жижа. Мы извели почти весь пузырек шампуня, а грязь все текла и текла.

 –  Черного кобеля не отмоешь до бела. 

 Барбос наш стал чистейшим, скрипучим на ощупь. Я повесила лейку на крючок. Овец как начнет трястись - уши пропеллером! Забрызгал и пол и стены, и нас всех. Мама схватила с вешалки папин махровый халат с капюшоном и накрыла им собакина. Мы его хорошенько помассировали вдоль и поперек и выпустили в коридор. Овец потрясся хорошенько ещё, пообтёрся боками об углы, и стал валяться-извиваться на коврике в прихожей, чтоб спину просушить.

   Вскочил, сунулся туда-сюда и, не найдя своей Асточки, метнулся на кухню. Сел пред Хоревой, положил на колено мокрую когтистую лапу и выбросил язык красной тряпкой. Мол, вот я какой красивый. Корми меня теперь «Одесской» колбасой! Но она не торопилась.

–  Аль. Глянь какой стал. Молочный шоколад. С проседью. 

 Мама потянула за одну спиральку за ухом:

 –  Красота-о какая. Сантиметров пятнадцать - двадцать будет. Ишь ты какой, мериносовый. Вот это локоны. Ну, почему у меня нет такой шевелюры?

    Хорева картинно прикурила и не сразу потушила спичку. Она смотрела на Овца. Думала. Потом не торопясь задула огонек, взяла колбаски кругляшок  и задумчиво скормила псу, успев другой рукой откинуть с его глаз кучерявую челку.

–  Это он. Убей меня, это он. Копия. 

–  Чья копия? - в один голос спросили мы.

 –  Покойного сыночка моих соседей. Характер похож - такой же вертлявый, и цвет шерсти - один в один. Да и ростом почти с того. Давай им сосватаем кобеля? Хватит им убиваться. Они себя до инфарктов там доводят. Пусть лучше им занимаются. Вот и будет всем счастье. Смотри какой блестящий стал и душистый. А ну-ка...Есть в доме ножницы? Тащи.

 –  Пройдоха ты, Галка! – хохотнула мама. – Вот шельма!

–  Ага, я такая. Хорева положила руку маме на плечо и низким голосом запела: 

–  Так прощаемся мы с серебристою,
Самою заветною мечтой,
Флибустьеры и авантюристы
По крови, упругой и густой… 

Они пели на кухне «Бригантину» и смеялись - мама и Хорева. 

Я помчалась в комнату и выудила из коробки самые острые, звонкие и блестящие ножницы. Мама пощелкала ими в воздухе, подмигнула мне, и я возликовала в предвкушении. Обожаю всякие такие приключения!

–  Я подо льва его сейчас заделаю. – сказала Хорева. – Ей, салага, есть картинка с пуделем? Тащи.

–  Есть, капитан! 

    Настроение какого-то праздника, игры, азартного веселья носилось по дому.    Я притащила собачий календарь за прошлый год. На каждой странице - отдельная порода. 

–  Так-так. – мама заговорщицки потерла руки.

     Хорева несколько минут курила и внимательно разглядывала то красавца пуделя с обложки, то нашего барбоса. Потом она решительно потушила окурок, достала из сумки расческу, и понеслось.

     Расческа сразу потеряла половину зубьев. Хорева отбросила её и накинулась на псину так. Она запускала в мех пальцы и стригла, стригла, стригла  –  на пол падали длинные кудели. А я их собирала и складывала в пакетик. В хозяйстве пригодится.

    Мама подкармливала Овца кусочками колбаски и он стоял смирно. Стригла Хорева лесенкой. Но все равно здорово получалось. Мне даже показалось, что Овцу приятно. Он терпеливо жмурился и дышал, показывая дрожащий в такт дыхания слюнявый язычок, подставляя Хоревой то бок, то попу, словно его и раньше всегда стригли.

    И вот из этого бесформенной копны шерсти вдруг вылепилась веселая пуделиная морда.

–  Вылитый Артемон из «Буратино»! –  захлопала я в ладоши.

–  Слушайте. Так может быть, это и есть настоящий пудель? - сказала мама. - А кто из вас видел пуделей их, так сказать, диком виде? 

–  Никто. 

–  Я только стриженных.

    Хорева теперь стригла бока и спину, ножницы оставляли  полоски, получался пес как бы  в тельняшке. 

–  Спину до середки не стриги, сверяйся с картинкой, –  волновалась мама.

   С  хвостом и задними ногами пришлось особенно помучиться. Овец нервничал, вертелся, садился и не давался.

–  За хозяйство свое беспокоишься, Ромео? Не бои-и-ись. – приговаривала Хорева. –  Кать, ты давай не спи. Подкармливай! Тут самая непролазная мотня у него. 

    Кольца ножниц больно намяли и натерли ей пальцы. Но вот наконец она разогнулась. Уперев руки в поясницу, она потянулась, потом размяла кисти, расстрела красные рубцы.

 –   Готово. 

–  Очаровах!

-  И не узнать. Кто бы мог подумать. Шапочку с ушей покороче бы прибрать надо. Да уж ладно. 

Она придирчиво оглядела его с ног до головы и сунула в его улыбчивую пасть очередной колбасный кусочек. 

- Копия сынулька. Такое сокровище пропадает. Как хотите, а я иду звонить соседке, - решительно сказала она. 

       Из комнаты доносились ее ахи и охи. Хорева расписывала достоинства Овца в ярких красках. Мы с мамой переглянулись, что же будет? Хорева называла наш адрес. Вернулась к нам радостная:

–  Едут.

   Она взбила пышной пеной уши и кончик хвоста, прошлась массажной щеткой по грудке и холке Овца и осталась очень довольной.

     Через час –  звонок в дверь. Овец первый бросился в коридор. В квартиру входят пожилые муж и жена, сразу видно, что люди богатые. И наш красавчик как прыгнет, как лизнет её, потом его,  будто век знаком с этими людьми, ужасно соскучился и вот, наконец, дождался.

–  Ай-ай, осторожно! Торт! Здравствуйте все!

Торт поплыл над головами на кухню.

        А пес наш так артистично еще волчком крутанулся и на задние лапы встал, улыбка вовсю физиономию!

–  Ой, какой! Гриша!  Это действительно королевский пудель, ты зря сомневалась, Галочка. Масик, вылитый наш Масик! Ну словно братишка его родной! Берем?

–  Да, берем, Софочка. Да, очень похож!  - муж принялся его гладить и мять, присев на корточки, а Овец принялся методично обрабатывать языком его крупный нос. – Дай лапу! Другую. Лапу? Другую.

–  Мам, смотри! Он умеет давать лапы! Какой умник! – подпрыгнула я. А пёс старался, гнал обаяние на всю катушку.

 –  Ай, молодец! Это ничего, что он без документов. Будет по Масичкиным жить не тужить. В клубе договорюсь как-нибудь. – сказала Софочка и раскрыла свой ридикюль. -  Я и поводочек с ошейничком Масичкиным взяла. И комбинезончик. На улице такая слякоть. Надевай, Гришаня. Чего ждать. 

      Разморенный вниманием к себе, пудель завалился на спину и разметал по полу шелковые уши. Не без труда его облачили в комбинезон, надели ошейник.

–  Ты смотри, все в пору. Чуть-чуть великовато. Ну ничего. Откормим тебя.

    И вот наш Овец в красивом зелёном костюмчике и плетёном кожаном ошейнике под масть, радостно возбужденный топчется у входной двери.

–  Спасибо, спасибо! Сто хватит? – Гриша полез за кошельком в карман.

–  Да вы что. Это же подарок. - сконфузилась мама.

–  Софья Михайловна, не надо денег. Это по дружбе. Подарок.- шепнула Хорева. 

–  Да. Это подарок. Дар. Дар? Гриш, вот ему и имя.  Дарлинг, Дарий, Дарюша. Дарочка. Как тебе?

–  Пусть будет Даром, Софочка. Хорошее имя.

–  Детка, на вот тебе.

И Софья Михайловна положила мне на ладонь блестящую  монету. 

–  Примета такая есть: нельзя бесплатно брать животных.   Это не простые десять рублей. Юбилейные. 

–  Ух ты! Золотой! Сольдо! – сказала  я. -  Буратинство продолжается! Я подкинула монетку на ладони. 

    Внизу требовательно сигналил какой-то шофер.

Гриша сказал:

–  Это я виноват. Оставил машину прямо у подъезда. Спускайтесь за мной, садитесь. И он затопотал вниз. Следом счастливчик - Овец-Артемонович Дарлиг и его новая хозяйка в каракулевой шубе.

- Погодите, я с вами! - крикнула Хорева и быстро впрыгнула в сапожки, за стегнула молнию на куртке. – Кать, ты только никому. Во дворе не трепись смотри! 

Я кивнула.

- Ну все. Чмоки-чмоки! Я побегла. Звони!

И дверь за ней закрылась.

Мама сказала:

- Катька, ставь чайник. Распаковывай тот. А я мигом: только цепь эту поганую вынесу на помойку. Чтоб никаких улик…

    Мы пили чай с тортом и придумывали разные картины новой жизни Овца. Как он на море поедет,  какие ему в наследство игрушки достались от Масика, как он женится на белой королевской тоже пуделихе... Вот повезло так повезло собачке!

   А рано-рано утром я проснулась с тревожным чувством, что это всё был сон какой-то. Потому что я слышала знакомый звон колодезной цепи за окном. Я сползала с кровати и осторожно отодвинула штору.

    Вокруг детской площадки бегала глупая девочка. Она нашла на помойке и надела на себя проклятую колодезную цепь. Грохочущий змеистый хвост за все цеплялся и застревал. Тогда девочка дергалась всем телом, стараясь высвободиться, и жалобно подвывала.