В каждом сердце играет музыка

Вечер сегодня тёплый. Сидеть в такой вечер на балконе и слушать тишину — моё самое любимое занятие. В тишине на самом деле столько звуков… Вот Манька всё время в наушниках ходит. И ещё головой трясёт из стороны в сторону, словно у неё там, в голове, землетрясение. Манька — моя сестра, она меломанка. Сама себя так называет. Она уже большая, совсем. Совсем — это значит, через пару месяцев ей стукнет восемнадцать. Как говорит наш папа: «Когда тебе исполнится восемнадцать, ты будешь совсем другим человеком». Как это другим? Что, у меня цвет глаз поменяется или вдруг волосы станут гуще? Сейчас просто кошмар — три волосинки и хвост мышиный. А папа говорит, другим человеком ты станешь внутри. Короче, я поняла: у меня там, внутри, что-то новое появится. Второй аппендикс? Да мне и первый-то не очень нужен. Это я так смеюсь над папой.
Вот если бы второе сердце! А то моё единственное в пятнадцать лет уже разбито. И скажите, как жить всю оставшуюся жизнь с таким сердцем?
Папа говорит, что сердце со временем заживёт. Что всё там само собой склеится и будет оно как новенькое, к восемнадцати точно. Папа, конечно, знает…
Манька сегодня к нему пристала и говорит: «Запиши меня на гитару! Хочу научиться играть, как Толик».
Толик — наш сосед. Он в десятом подъезде живёт, а мы в первом, и, как Манька, школу оканчивает. А ещё на гитаре умеет разные мелодии подбирать. Манька с ним не дружит, просто иногда в общих компаниях зависают.
— А ты Толика попроси, — предлагает папа, — он парень вроде неплохой…
— Ну нет… — кривится Манька. — Ещё подумает, что я не против с ним встречаться.
— А он предлагал? — Папа делает лицо, ну такое, когда человек чувствует, что надвигается проблема, которая растёт, как дождевая туча.
Папа, конечно, забыл, что Маньке через пару месяцев восемнадцать стукнет и она станет совсем другим человеком! В общем, он тут же сменил тему. И давай Маньку мучить: про ЕГЭ, про подготовку, про оценки. Она об этом говорить не хотела — сразу наушники натянула и музон врубила. А потом вообще ушла. Они там в школе танец к выпускному разучивают. И зачем она вечно в этих наушниках?
Папа говорит, что у Маньки там свой мир.
— Вот у тебя, Белка, есть свой мир, ну тот, куда ты иногда «уходишь»? — смеётся папа. — Надо же человеку иметь свой мир, свой угол, свои мысли, свою точку зрения… и ещё много чего своего. Вот и у Маньки есть такой мир — в музыке ей хорошо. Может, она её спасает от переживаний, мыслей тревожных. Между прочим, экзамены на носу.
— Вот чего-чего, а тревожных мыслей у нашей Маньки я не замечала. Тем более по поводу экзаменов, — возражаю я. — Манька — она другая… У нее на всё один ответ: «Мне норм!» У Маньки не жизнь, а сплошная песня.
Папа кивает и улыбается. Так он со мной обычно соглашается или просто спорить не хочет.
А вот у меня жизнь совсем не норм. Потому что вляпалась по полной — влюбилась. И ладно бы взаимно… А теперь жду восемнадцати — когда всё само собой склеится. Папа же обещал.
Он к себе в комнату ушёл, а я на балконе стояла, тишину слушала, долго, пока не стемнело. А потом замёрзла. Зашла, а в квартире темно и так тихо, что в моё разбитое сердце сразу волнение пробралось. И чего я по каждому пустяку расстраиваюсь? Зачем думаю о плохом? Нет бы как Манька… Что, папа просто уснуть не может? Сегодня вечер пятницы — можно лежать и ничего не делать.
Я к папе в комнату постучалась. А сердце из груди прямо вырваться хочет. Как бы на куски не разлетелось. Я дверь приоткрыла, а папа на кровати сидит, склонившись.
— Пап, ты как, нормально? Почему в темноте сидишь?
Папа выдохнул тихо, но мне было слышно. Сначала вдохнул, а потом выдохнул, словно пытался от чего-то избавиться, вытолкнуть из себя, но не смог.
— Белка, заходи… Вижу, Манька ушла на улицу, ты в себя ушла, как обычно, вот я тоже решил тишину послушать, как ты.
Я села рядом с папой. И показался он мне таким маленьким и сморщенным, как изюминка. Почему так? Ведь папа всегда такой большой и сильный. Меня аж на целых две головы выше, а Маньки на одну. Ну она же почти взрослая, скоро вообще другим человеком станет.
— Эй, — трясу я папу за плечи, — давай не кисни! Манька же никуда от нас не уйдёт. Ей ещё в универе учиться долго, а потом, может, и не захочет уходить. Может, ей с нами понравится жить. До сих пор вроде нравилось…
— Ты как догадалась, о чём я думаю? — Папа меня обнял и улыбнулся не очень весело, как я обычно на фото. Не улыбаюсь — жутко выгляжу, улыбаюсь — ещё хуже… Потому что не по-настоящему, не естественно.
— А чего тут догадываться? Вижу по глазам — грустные. Да и в темноте сидишь…
Папа встал и в шкаф зачем-то полез.
— О, у нас гитара есть? Откуда? — спрашиваю я.
Мы с Манькой, конечно, у папы в комнате прибираем. Ну так, пыль вытереть, пол помыть. А по шкафам не ползаем.
Папа вынул гитару из чехла и пальцами по струнам провёл. Так, словно он всю жизнь на ней играл. И вдруг в тишине возникли звуки, совсем для меня незнакомые…
— Давай разбавим тишину? — вдруг предложил папа.
— Давай. — Я смотрела на него с любопытством. — Пап, может, свет включить?
— Не надо… — тихо ответил он. — Надеюсь, руки ещё помнят…
И папа заиграл. Так заиграл, что у меня мурашки побежали по рукам — всё выше и выше, прямо к сердцу. И оно внутри затрепыхалось, заныло. А потом так тепло стало на сердце, радостно, потому что папа улыбался. А улыбка такая, про которую говорят — настоящая. И сидели мы так вдвоём. Он играл, а я слушала.
— Папа, — тереблю я его за руку, — я теперь знаю, как ты себе сердце склеил.
Папа засмеялся. И гитару на колени положил.
— Мне, Белка, было очень плохо, когда мама умерла. Думал, с ума сойду. Всё, как ты, сидел и тишину слушал. А ты знаешь, тишина — это хорошо, она успокаивает. А потом понял, что звуки тоже важны. Без них жизнь не жизнь. Тогда я приехал и вас у бабушки Нади забрал. А вы с Манькой шумели очень хорошо, — смеётся папа, — маленькие ещё были: тебе четыре, Маньке семь. И стало моё сердце заживать. Склеиваться, как ты говоришь. Получается, вы меня вылечили. К жизни вернули. И потому страшно мне, что вы однажды уйдёте. Вот станешь, как Манька, совсем взрослой…
— Слышала уже про это, — ворчу я себе под нос, — и что другим человеком стану, слышала… Только я не стану. Обещаю тебе. Сыграй ещё, мне кажется, и у меня сердце склеиваться стало, — смеюсь я, и папа лицо руками прикрывает, а глаза улыбаются.
— Ну давай, будем теперь твоё сердце лечить. — И папа заиграл, а пальцы сами по себе по струнам прыгают — танцуют. И мне так хорошо стало. Легко.
— Пап, теперь я Маньку понимаю, почему она музыку слушает…
— Знаешь, Белка, в каждом сердце играет музыка, надо только прислушаться.