Йоркшир по имени Панк

Дом старый-престарый, совсем разваливается. Кряхтят полы, со стен что-то сыплется. Где-то капает вода. Под потолком мигает желтая лампочка. Мне нужно на чердак. Именно оттуда доносится мерзкий стук: так-так, так-так, так-так.

Поднимаюсь. Осторожно ставлю лапы, чтоб ни одна ступенька не скрипнула. Вот и люк в потолке, к нему ведет железная лесенка. Взбираюсь, слышу, что стучат в дальнем углу. Чуть приподнимаю голову. Ага! Вот она.

Огромная птица на высоченных тонких ногах долбит стену. Узкий и длинный, как игла, клюв легко крошит камень. Кирпичная крошка хрустит под растопыренными, как у курицы, лапами. Вот только у кур не бывает таких когтей, которые оставляют в полу глубокие следы. И таких красных глаз.

Я хочу потихоньку выбраться из люка и подкрасться поближе. Но мне не удается сделать это. Стук прекращается, птица оглядывается через плечо. Алые бусины глаз вспыхивают, клюв приоткрывается. Секунда – и здоровенная туша нависает надо мной.

Толчок, прыжок, я сжимаюсь в комок и качусь по чердачному полу. Клюв молнией ударяет совсем рядом с моей головой, я врезаюсь в птичьи ходули, ломая и круша их своим телом. Вскакиваю, бросаюсь к горлу. Птица бешено бьется, мелькает клюв. Уворачиваюсь, улучаю момент, стискиваю челюсти. Отчетливый хруст, всплеск крыльев, скребущий звук. Все.

Птица начинает медленно таять, как снеговик в тепле. Оседает голова, тело оплывает прозрачной лужей. Размываются перья и когти. А потом все исчезает, как мираж, подхваченный сквозняком. Можно возвращаться.

Я встаю и зажмуриваюсь. Хорошенько отряхиваюсь, и Та Сторона брызгами разлетается в разные стороны. Открываю глаза и…

Вот Луч, мой главный человек. Он всегда так рад моему возвращению. Вот старик в больничной постели. Голова у него больше не болит. А рядом со стариком я – йоркширский терьер по имени Панк.

- Спасибо вам, ребятки! Как рукой сняло.

Старик невольно зевает. Ему бы теперь поспать. Я спрыгиваю с постели.

- До свиданья, -  вежливо говорит Луч. – Будьте здоровы!

Мы выходим в коридор.

- Хочешь колбаски?

Я наклоняю голову влево и встопорщиваю уши. Ты сказал, колбаска?! Луч роется в сумке, протягивает мне упоительно пахнущий кусочек.

- Ты молодец, - шепчет Луч, - так быстро помог этому дедушке с мигренью.

Спасибо-спасибо, отвечаю я хвостом. На то я и боевой лечебный йоркшир. Мог бы еще колбаски подбросить! Но нам надо идти дальше.

Мы входим в другую палату. В кресле сидит женщина с красным лицом. Она тяжело дышит. Я подхожу к ней, виляю хвостом. Можно на ручки?

Она тянется ко мне, но я не даю ей нагнуться и вспрыгиваю на колени.

- Положите на него руку, - говорит Луч. – Расслабьтесь.

Тяжелая ладонь ложиться на мой затылок. Я закрываю глаза – и вот я на Той Стороне.

Я не сразу понимаю, что вижу. Где же дом? Какие-то толстенные красные трубы, свитые в кольца. Они пульсируют, сжимаясь, и я слышу потрескивание откуда-то изнутри. Я касаюсь одного витка, он пружинит под моими лапами. Отхожу подальше. Вот оно что! Это огромный удав. Он оплел дом до самой крыши, только труба торчит. И давит, давит.

Медлить нельзя! Я бросаюсь на удава. Но укусить не могу: он толстый, гладкий и упругий. Все равно, что грызть покрышку! Надо найти его слабое место. Я бегу вокруг дома. Где-то наверху покачивается гигантская голова. Я слышу шипение. Выпад! Я вовремя припадаю к земле. Он промахнулся! Мой черед – я нашел тонкий кончик хвоста. Вцепляюсь и сжимаю челюсти.

Хвост вздрагивает и бьет мною о землю. Но я только стискиваю зубы. И прокусываю кожу! Воздух со свистом уходит в пробитые дырочки. Удав сдувается, как плавательный круг. Шкура кольцами оседает и падает на землю. Дом освобожденно вздыхает. Можно возвращаться!

Я встряхиваюсь и оказываюсь в нашем мире. Пациентке заметно лучше – на щеках обычный румянец, дышит легко. Она чмокает меня в нос, я чихаю. И два пожелания здоровья сливаются в одно.

Мы выходим в коридор. Почти каждый день я хожу на Ту Сторону, и всегда путь туда лежит через больницу. Я вижу дряхлые, покосившиеся, полуразрушенные дома и не могу их починить. Но в моих силах хоть как-то облегчить жизнь их хозяевам. И пока могу, я буду уходить на Ту Сторону, одолевать монстров и возвращаться. Обязательно возвращаться.

Луч снова угощает меня. Иногда он читает мои мысли, а это здорово помогает. Может показаться, что главный я, а Луч при мне. Но на самом деле именно он понял, что я могу помогать людям. Сейчас я вам расскажу, как стал лечебной собакой. А лучше покажу.

Картина первая: я бреду по улице. Мне темно средь бела дня, холодно и страшно. Я голоден. Я остался один. Что-то огромное сбивает меня с ног, но нет сил даже зарычать в ответ.

- Прости, приятель! Не заметил.

Это мальчик. У него светлые волосы и голубые глаза. Он присел на корточки и разглядывает меня.

- Ты такой маленький.

Ну маленький, и что? Я еще щенок. Хотя, когда вырасту, буду ненамного больше.

- А где твой хозяин? Мама?

Дурак ты. Что спрашиваешь? Не видишь… у-у-у-у…

Я вдруг теряю опору и отчаянно дрыгаю ногами. Потом оказываюсь в тепле и сухости - у него за пазухой. Он бормочет: «Сейчас, сейчас». Его шаги убаюкивают. Я закрываю глаза.

Картина вторая: я ем, ем, не могу остановиться. Вот уже и миска пуста, я все равно вылизываю все, до крошечки. Потом смотрю на Него. А Он – на меня. Я взъерошенный, мокрый. Он чистый и хорошо пахнет.

- Ну и причесон у тебя, приятель, настоящий «ирокез». Я назову тебя Панк.

А я тебя – Луч. Потому что от тебя светло и тепло.

Картина третья: я прячусь. Даже нос не высовываю из куртки. Слов не понимаю, зато чувствую, как обжигает раздражение.

- Он же уличный, наверняка больной, - это женщина.

- О чем ты вообще думал, - это мужчина.

- Как же твои занятия, у тебя сейчас самое важное время!

- В общем, откуда взял, туда и неси!

Луч ничего не говорит. Но я слышу, как сильно бьется его сердце. А родители не слышат.

Картина четвертая. Я живу в коробках на чердаке. Ем, сплю, делаю свои делишки и жду, когда раздадутся шаги. Идет! Идет! Я рад, рад, рад!

В замке поворачивается ключ.

- Да тише ты! – это мне. – Родаки думают, что я по утрам выхожу на пробежку. Только не знают, что я не один бегаю, а с Панком.

Это тому, кто с ним пришел.

- И до школы, и после…

- Ну и что? Не бросать же!

Мне не нравится этот второй. Вдруг Луч любит его больше, чем меня! Губа сама вздергивается.

- Ого, какие клыки!

- А ты думал! – и мне: - Панк, свои! Это мой друг.

Я смотрю с сомнением, но перестаю рычать. Пусть будет Друг, лишь бы не мешался под ногами.

Картина пятая: я опять один. Где же Луч? Как долго его нет, я скучаю-у-у-у! Лу-у-уч! Шаги на лестнице, гремит замок. Ко мне вбегает Друг. От него пахнет тревогой.

- Панк, пойдем! Может, хоть ты его как-то… хоть к тебе потянется?

Я разрешаю ему схватить меня. Что-то не так. Что-то не так! Я не могу сидеть спокойно. Друг уговаривает:

- Не трепыхайся, подожди! Почти уже пришли.

Меня снова прячут в куртку. И я опять слышу знакомые голоса, их боль и страх.

- Если б не ты… Как ты мог сесть за руль в таком состоянии!

- А ты куда смотрела? Он даже не был пристегнут!

Женщина плачет.

- Господи, о чем мы? Наш ребенок в коме, неизвестно, придет ли в себя…

Мужчина молчит.

Здесь полно ужасных запахов. Я хочу уйти отсюда!

- Не вертись! – шипит Друг. – Заметят!

И другим голосом:

- Это я! Можно, я еще немного у него посижу?

Хлопает дверь. Друг расстегивает куртку и высаживает меня на постель, в которой лежит Луч. Глаза закрыты, не шевелится. Друг шепчет, и голос его дрожит:

- Смотри, вот твой Панк!

Бинты, трубочки, все чужое, отвратительное. Я ползу по одеялу к вялой руке. Я вылизываю ее, прихватываю зубами, тяну – ну проснись же, скажи, что это все понарошку, пусть все будет, как всегда! Пальцы не отзываются. Он меня не слышит. Я прижимаюсь к нему, зарываюсь подмышку, закрываю глаза. И впервые проваливаюсь на Ту Сторону, в его Дом.

Тут замечательно. Это совсем новый Дом, полный света, мячиков, книжек, моих портретов и родных запахов. Так уютно. Надо только закрыть дверь. Но не получается! Луч лежит на пороге, головой внутри, ногами снаружи, молча и неподвижно.

Ну что же ты! Вставай, вставай! Это я, я, я! Я взбираюсь к нему на грудь. Я кричу на него, толкаю носом. Я вылизываю его щеки и тереблю волосы. Он не отзывается. Лу-у-уч! Разве ты не слышишь, я плачу!  Скорее проснись и утешь меня! Он жив, я же чувствую. Почему не обнимает меня, не говорит со мной? Я маленький, мне плохо! У-у-у…

И тут я понимаю. Ему хуже, чем мне. Не он должен помогать мне, а я ему. Он так и останется здесь, не вернется на Нашу Сторону, если я не втащу его внутрь.

Я скатываюсь на пол, хватаю его за воротник. Упираюсь ногами покрепче. И-и-и… нет! Даже сдвинуть не могу. Еще разок! Ну! Еще! Не могу. Он слишком большой! Слишком тяжелый. Что же делать?!

Ответ приходит сам собой. Я должен стать взрослым. Сам принимать решения и находить выход. Не вышло втащить – надо разбудить, чтобы он сам вполз в свой Дом.

Захватываю его руку в пасть. Делаю над собой усилие и сжимаю челюсти. Сильнее! На языке вкус крови. И рука вздрагивает!

То ли вздох, то ли стон. Голова перекатывается с боку на бок. Надо помочь! Я ношусь вокруг, как бешеный. Проснись, проснись, проснись! Снова вцепляюсь в воротник и тяну, тяну… Его ноги сгибаются в коленях, упираются и отталкиваются, руки елозят по полу. Значит, слышит! Значит, понимает. И мы вместе вползаем в Его Дом.

Фу-у-у, словно водой облили! Я встряхиваюсь, открываю глаза. Снова в больнице! Вонючее одеяло, проводки, писк приборов, за спиной возмущенный шепот. Осторожно приподнимаюсь. И рука, лежавшая на моей голове, приходит в движение. Меня гладят! Я замираю. Смотрю ему в лицо. И голубые глаза распахиваются мне навстречу.